День их возвращения
Шрифт:
– Разве у меня был выбор?
– Конечно.
– У меня его не было! Как не было тогда, когда ваши Разведывательные службы захватили меня для допроса.
– Речь ее оставалась ровной. Нотка горечи, по крайней мере, выразила какое-то человеческое отношение.
– Вот почему я захотел увидеть вас в вашей квартире, мисс Тейн. Чтобы подчеркнуть добровольность. Я думаю, что тогда речь шла не об аресте. Просто офицер предположил, что вы будете сотрудничать, как законопослушный гражданин.
Десаи успел поймать себя на том, что хотел сказать "подданная Его Величества".
– Ну, я не хотела оскорбить вас, Комиссионер. Вы действительно
– О, да. Кто бы обратил внимание на круглолицего человека с шоколадным цветом кожи в такой толстой мантии? Между прочим, куда я могу положить ее?
Татьяна указана на вешалку в прихожей. Планировка была неправдоподобно архаична. Несомненно, первые колонисты не имели свободных ресурсов, чтобы автоматизировать жилища, и с тех пор спартанский стиль оставался основой жизни. В квартире было еще и холодно, хотя молодая женщина была легко, если не сказать, просто одета.
Десаи внимательным взглядом окинул внешность собеседницы, стараясь хорошо запомнить на будущее. Она была высокая и стройная. Изогнутый нос на овальном лице, над карими глазами дугообразные брови, широкий рот с полными губами, лицо цвета слоновой кости, темные прямые волосы до плеч. Старая университетская семья, вспомнил он, занятая только своими профессиональными исследованиями, ей с детства предначертана карьера ученого. Немного застенчивая и начитанная, но не является тепличным растением; она совершает долгие пешие прогулки и еще более долгие верхом, проводит время в пустыне, не говоря о джунглях Дидо. Блестящий лингвист, имеет солидные успехи в изучении некоторых языков этой планеты. Ее интерес к земной классике, несомненно, повлиял на Ивара Фридериксона, и к истории… Хотя родство с Хуго Мак-Кормаком, наверно, сыграло большую роль, чем изучение земной истории. Кажется, у нее больше здравого смысла, чем у ее друга. Серьезная девушка, ценит юмор, но в целом, хорошая возлюбленная, о которой может мечтать любой мужчина.
Ее досье заняло бы немного места. Было слишком много более заметных аэнеанцев, которых следовало бы изучить повнимательнее. Мальчик Фридериксон тоже не внушал опасений, до тех пор, пока не выкинул этот трюк.
Татьяна провела Десаи в главную комнату своей небольшой квартиры. Выцветшие гобелены и исшарканный коврик вносили разнообразие в обстановку, не обремененную книжными полками, эйдофонитическим плеером, или специальной аппаратурой для логико-семантического анализа. Мебель была изношенной, но удобной, кожа и мягко обитое дерево. На письменном столе стояли фотографии ее родственников, а в середине, вызывающе, фотография Ивара. Сверху висели два прекрасных вида, один дидоанский, один Аэнеаса, снятые из космоса. Ее работа, ее дом.
Зазвучала трель. Она подошла к жердочке, на которой сидел крошечный пушистый местный мышонок.
– Ой, - сказала она.
– Я забыла, сейчас время его кормить.
Она дала животному семян и приласкала. В ответ раздалась прекрасная мелодия.
– Как его зовут, могу я спросить?
– задал вопрос Десаи.
Она была заметно удивлена.
– А что?.. Фрумиос Бандерснеч. Десаи отвесил долгий поклон.
– Извините меня, моя леди. Мне передали неверное впечатление о вас.
– Какое?
– Не имеет значения. Когда я был мальчиком на Рамануджане, у меня тоже был местный любимец, которого я называл Мнимая Черепаха… Скажите, пожалуйста, можно ли держать в доме мышонка, если там дети?
– Ну, это зависит от них. Они не должны быть с ним грубыми.
– Они не будут.
Она насторожилась.
– Аэнеас не всех новичков встречает благосклонно, Комиссионер. Садитесь и объясните цель своего визита.
Он нашел, что стул был слишком высок для его умеренного роста. Она опустилась на стул напротив.
легко, потому что была выше его на несколько сантиметров. Ему хотелось закурить, но просить разрешения он стеснялся.
– Что касается Ивара Фридериксона, - сказала Татьяна.
– Я скажу вам то же, что говорила вашим агентам: я не была связана с подготовкой его акции и понятия не имею, где он может быть.
– Я видел запись этого интервью, мисс Тейн.
– Десаи тщательно выбирал слова.
– Я верю вам. Агенты тоже поверили. Никто не рекомендовал наркодопрос, ограничились одной гипнопробой.
– Ни один аэнеанский констебль не имеет права даже предложить такое.
– Но Аэнеас восставал и находится в оккупации,
– Десаи говорил самым мягким голосом.
– Пусть он снова подтвердит свою верность, и он получит назад все свободы, которые имел ранее.
Видя, как в глазах ее появляется протест, он тихо добавил:
– Верность, о которой я говорю, не включает ничего унизительного, только несколько внешних знаков уважения к трону, чисто символических. Это верность к Императору, прежде всего, к его Пакту. В век, когда космические корабли могут заполнить все небо, а мятеж, фактически, унес уже тысячу жизней - это не так уж много, моя леди. Вот почему я прибыл сюда, а не из-за Ивара Фридериксона.
Вздрогнув, она проглотила комок в горле, прежде, чем выдавила из себя:
– И что, по-вашему, я могу сделать?
– Боюсь, что, скорее всего, ничего. И все же, даже возможность намека, подсказка, любая незначительная информация были бы весьма полезны. Что и привело меня к этому звонку с просьбой о конфиденциальной беседе. Я подчеркиваю "с просьбой". Вы можете не помогать, если сами добровольно этого не хотите.
– Что вы хотите?
– прошептала она.
– Я повторяю, что я не состою ни в какой революционной группе, и никогда не состояла, если не считать таковой мою службу в милиции во время борьбы за независимость, и я ровным счетом ничего не знаю о том, что происходит.
– К ней вернулась гордость.
– Но даже если бы знала, то я скорее убила бы себя, чем выдала его. Или предала его дело.
– Но вы не против, если мы просто поговорим о нем? О нем и о его деле?
– Как?..
– Вновь зазвучал тот же бесцветный голос.
– Моя леди, - сказал Десаи, подумав о том, насколько честно звучит его просьба.
– Я чужой вашему народу. Я уже встречался с сотнями из вас лично, сам, а мои подчиненные встречались с тысячами. Однако все это приносит мало пользы, из-за взаимного непринятия и непонимания. Ваша история, литература, искусство могли бы многое разъяснить, но время, которое я могу посвятить им, очень ограничено, а выводы, сделанные подчиненными, назначенными для выполнения этой задачи, почти ничего не дают. Одним из основных препятствий к взаимопониманию является ваша гордость, ваш идеал опоры только на свои силы, ваше чувство уединения, которое заставляет вас неохотно открывать свою душу и даже души главных героев художественных произведений. Я знаю, что у вас нормальные человеческие эмоции; но как, на Аэнеасе, они обычно работают? Что значит чувствовать как вы, быть с вами?