День Космонавтики
Шрифт:
И твари дрогнули!
Зимой сорок второго-сорок третьего для них случился Сталинград. А потом были Курск и битва за Днепр, и мы медленно, но неумолимо погнали фашистов назад, дом за домом, километр за километром, город за городом освобождая свою страну, чтобы в сорок пятом прихлопнуть гадину в самом ее логове.
Девятого мая..."
За моей спиной кто-то выбросил пластиковый мешок в контейнер, и я взял себя в руки и выбрался из арки. Выпрямился, вытер глаза.
Все, хватит ныть.
Костяшки
Посасывая разбитые пальцы, я подумал, что надо что-то придумать на девятое мая, чтобы показать людям, какой это на самом деле день.
А то - восьмое...
День памяти вместо Дня Победы.
"Проснитесь!
– чуть не крикнул я окнам.
– Мы еще не проиграли! Пока помним, мы... Я еще не сдался и не дам сдаться вам всем! Мы брали Берлин! Мы, а не американцы. Нарисовали флажок, перерисовали... А победители - мы! Слышите?"
– Костик!
– встретила меня мать в прихожей.
– Что ты так поздно?
Под ее чуть рассеянным взглядом я скинул ботинки, снял куртку и, пряча разбитые костяшки в кармане, завернул в ванную.
– Разбирали полеты у Петра Игнатьевича, - сказал я оттуда.
– Ей-богу, зачем вам это?
– возникнув в дверном проеме, покачала головой мать.
Она подала мне полотенце.
– Потому что День Космонавтики, - сказал я.
– Будто других дней нет!
– Это же наш праздник, мам!
– Это понятно, - мать, послюнявив пальцы, вытерла мне грязь на скуле под глазом.
– Весь измазался со своими полетами.
– Люди должны помнить.
– Заботливый какой! Иди ешь.
– Я не голоден.
– Поговори мне!
– мать стукнула меня пониже спины.
– Вымахал, а ума нет. Живо! Третий раз уже разогреваю.
– Сейчас.
Я сунул голову под струю холодной воды.
На кухне за столом в своем любимом углу сидел отец, водя пальцем по планшету. Небритое лицо его кривила усмешка.
– Привет, - сказал я ему.
– Здорово!
– отец бросил на меня взгляд.
– Свежую серию "Сомбалины" пропустил. Слушай, хорошая серия.
– По тридцатому разу одно и тоже.
Я сел напротив, повернувшись спиной к работающему телевизору, взял из корзинки кусок пшеничного. Мать налила мне миску супа и поставила в микроволновку.
– А вот не скажи!
– возразил отец, выключая планшет и наклоняясь ко мне.
– Там Ле Патр, француз, толстый такой, задумал комбинацию, как развести семейство на "бабки". Он нанимает одного мужика, бывшего военного, чтобы тот проник в дом и выкрал договор, который Кирилл заключил с Пауэром...
– Па-ап, - протянул я.
– Что?
– Он посмотрит, если ему надо
– Пусть поест.
– Пусть, - согласился отец.
– Но эти фейерверки его до добра не доведут.
Звякнула микроволновка.
– Это был запуск, - сказал я, убирая руки, чтобы мать поставила на стол пышущую паром миску.
– На День Космонавтики.
– Видел. Показывали по городскому каналу.
– Ну и? Круто же!
– сказал я, кусая хлеб.
Отец посмотрел скептически.
– Девку бы нашел!
– Он найдет, найдет, - сказала мать, оглаживая мне челку.
Я мотнул головой и уткнулся в миску.
Несколько секунд я усиленно работал ложкой, выхлебывая суп, вылавливая куски жирного мяса и заедая их хлебом.
Телевизор за спиной напористо предлагал то прокладки, то шоколадные батончики, то средства от простуды.
– А пальцы где оббил?
– спросил отец.
– На празднике, - соврал я.
– Я вот понять не могу, на хрена это вам сдалось?
– Это же ради памяти.
– И чего эта память? К чему она? Она что, делает нашу жизнь лучше? От десятка петард, взорванных над парком, что-то изменилось в стране? Нет, сын. Человеку нужны две вещи: работа и семья. Все! А там уже появляются и комфорт, и всякие прибамбасы, облегчающие существование, всякие посудомойки, хлебопечки, компьютеры.
Я поднял на отца глаза. Располневший, лысеющий в свои сорок два, он уже снова что-то смотрел с планшета.
– Этим нас и купили, - сказал я.
Отец причмокнул, словно ожидал этой моей реплики.
– В тебе сейчас говорит обыкновенный юношеский максимализм. Болезнь личностного роста. Ты превращаешься из ребенка во взрослого, происходит ломка поведенческих стереотипов и мироощущения, которая характеризуется отторжением родительского авторитета. Так ты ищешь самостоятельности и своего места в жизни. Это нормально, Костя. Здесь все написано.
Он развернул ко мне планшет.
– Пап, - я закрыл статью, рыжие буковки ладонью, - я говорю о другом! Я о том, что мы променяли свое прошлое на это...
Я замялся, не зная, как сказать, чтобы прозвучало не слишком грубо. Не дерьмо же!
– Болото, - подсказал отец.
– Да!
– Костик, ты не прав, - сказала мать.
– Я пошла в гостиную, скоро "Все начистоту" начинается. Не хочу пропустить.
Она вышла из кухни, шлепая тапочками по ламинату.
– Дурак ты, Костя, - сказал отец.
Я отставил тарелку.
– Пап, ты не понимаешь...
– Вкусно?
– перебил меня отец.
– Да, но это...
– А мог перебиваться с хлеба на воду. В нашей жизни нет ничего плохого. Обычная жизнь. Все люди так живут.