День между пятницей и воскресеньем
Шрифт:
— Чего застыла? — громко сказала мать. — Бери пирог и варенье. И сегодня же отдай доктору. Там еще варежки я связала. Шерстяные, хорошие. В благодарность. Чем богаты, как говорится. Пусть не серчает.
— Хорошо, — сказала Лида, забрала сумку и отправилась на работу.
День выдался суматошный, она вспомнила про пирог, варенье и варежки только под вечер. Поправила косынку, сняла серый халат в мокрых пятнах, взяла сумку и отправилась к кабинету доктора-героя. Сегодня там явно кто-то был, потому что из-под двери выливался холодный свет от трескучей лампы на потолке. Лидочка постучала, но ей никто не открыл. «Наверное, опять приклеился к своему микроскопу, — подумала она, —
На следующий день Лида не знала, как появиться на работе. Ей почему-то было так стыдно, как будто это ее застукали в объятиях доктора. Но как только она подошла к двери сестринской, то услышала, что там творится что-то неладное. И это была не ссора, это была драка. Рыжая Женя вцепилась в волосы Наде, а пухлая Марьяна колотила их туфлей.
— Сучки!
— Тварь!
— Сама подстилка!
— Куда ты лезешь, он занят!
Лида осторожно присела на краешек скамейки рядом с Зиной, которая спокойно наблюдала за происходящим.
— Кошачья драка, — сообщила та.
— Не кошачья, а сучья. Сучки наши передрались, — хохотнула Аглая, которая мечтала стать артисткой и запрещала звать ее Глашей.
— А что случилось? — спросила Лида.
— А то ты не знаешь? — вдруг заорала Надя, вырвавшись из цепких Женькиных ручонок. — Доктор-то наш ходок оказался по женской части. На той неделе меня целовал да лапал, а вчера уже с Женькой обжимался.
— Он мой! — завизжала Женя. — Не отдам!
— Да пошли вы обе в сраку! — закричала Марьяна. — Я с ним первая целовалась!
— Значит, так целовалась, что он дальше пошел, послаще кого искать! А от тебя, небось, воняет!
— Сама ты вонючка!
— У вас что, совсем гордости нет? — спросила Лида.
Все трое резко замолчали и уставились на нее, а потом одновременно захохотали. Причем смеялись все, кто был в сестринской, даже Зинка с Глашей.
— Ты, Лидка, совсем дурная? — отсмеявшись, спросила Марьяна. — При чем тут гордость? Кому твоя гордость сдалась, когда тут такой мужик? Гордости-то нынче хоть отбавляй, а мужиков по нашим временам раз… и все. И нету! А кто есть, тот пьянь подзаборная. Так что за доктора мы еще повоюем! — И она с размаху въехала туфлей Наде по макушке.
— Да что ж ты за тварина такая! — Та кинулась отбиваться.
— А ты так и просидишь в девках со своей гордостью, — сказала Женька. — Сиди-сиди, Лидочка. Так и состаришься при своей чокнутой мамочке нецелованная! И промеж ног все плесенью зарастет и паутиной затянется!
— Не зарастет, — сказала Лида и поднялась со скамейки. — И, если вдруг кому интересно, по секрету могу рассказать: трусы наш доктор носит синие в красную полоску. А вот тут у него — родинка. — Она показала пальцем на бедро, почти
В единственный выходной Лида, как всегда, была дома. Мать строчила на швейной машинке, Мишенька возился с игрушками.
— Доктор приходил, — вдруг сказала мать.
В последнее время она была в прекрасном настроении и за всю неделю даже ни разу не ударила Лиду.
— Зачем? — удивилась Лидочка. — Мишеньку проверить? Так с ним все в порядке.
— Ага, — сказала мать и хитро прищурилась. — Мишеньку проверил и сказал, что на свидание тебя хочет пригласить, а то ты с ним почему-то не разговариваешь в больнице. — Мать остановила машинку и уставилась на Лидочку злобным взглядом, совсем как раньше. — Это что еще за выходки, не расскажешь матери?
— А я все должна тебе рассказывать? — У Лиды не было никакого желания ни ссориться, ни объясняться. Она действительно старалась обходить Юрия Валерьевича стороной и игнорировала все его, надо сказать, многочисленные попытки поговорить с ней.
— Конечно! Я же твоя мать! Твоя семья! От семьи никаких секретов быть не может.
— У меня нет никаких секретов, мама. Я ему не грубила, я просто не хочу с ним разговаривать.
— Значит, так. Я не знаю, чего ты там хочешь, а чего не хочешь, но сегодня вечером ты идешь в кино с Юрием Валерьевичем.
— Не иду.
— А я сказала, идешь! И марш одеваться. Он сказал, пораньше зайдет, хочет тебя, дуру, до сеанса в кафе сводить.
— Я не пойду, мама! Я не хочу!
— Да кто тебя спрашивает, чего ты хочешь?
— Он же со всеми шашни водит! Со всей больницей уже…
— Имеет право! Вон, красавец какой! Он доктор, у него работа напряженная, ему расслабиться тоже надо. Тем более бабы на нем гроздьями висят, а ему ты, дура, понравилась. Ты хоть башкой своей пустой подумай маненько! Посмотри, какое счастье на тебя, идиотку, само падает! Он же доктор! При деньгах! Да еще красавец какой! Он брата твоего спас! Да ты за это должна…
— Что? Что я должна?
— Вот что он скажет, то и должна! Понятно тебе?
— Так ты же сама мне говорила, что до свадьбы — позор! Сама меня пытала, было ли у меня что с Леней! Сама орала, что я порченый товар! А теперь хочешь меня под доктора подложить?
Мать вскочила со стула и замахнулась. Но не ударила, а прошипела Лиде прямо в лицо:
— Под кого надо будет, под того и подложу, поняла? Я твоя мать. Под кого скажу, под того и ляжешь! А сейчас рожу свою зареванную умой и одевайся. Дрянь.
Лидочка не смогла ничего ответить, внутри все дрожало и горело. Она схватила кофту и выбежала на улицу, выскочила за ворота и врезалась прямо в мерзкого докторишку. Он улыбнулся и хотел что-то сказать.
— Ненавижу! — крикнула она ему прямо в лицо. — Я вас ненавижу! До чего же вы мерзкий! Думаете, вам все можно? Думаете, вам всех можно? Да пошел ты…
И она помчалась, не разбирая дороги. Слезы застилали глаза, ноги не слушались. Но она добежала. Ворота были открыты, Михалыч подметал крыльцо и не заметил, что она проскользнула на летное поле. Она добежала на другую сторону, села под березы, под которыми так часто сидела с папой, и горько заплакала. Михалыч бросил метелку, зашел за дверь, а потом медленно, прихрамывая, дошел до Лидочки и присел рядом. Она все плакала, а он ничего не говорил, только вздыхал. А потом протянул ей фотокарточку, ту, что когда-то сделал местный корреспондент. Лидочка посмотрела, уткнулась Михалычу в телогрейку и зарыдала еще сильнее.