День поминовения
Шрифт:
– Откуда вы знаете?
– Я слышала, как она сказала об этом леди Александре в комнате, где мы раздевались. Она пожалела, что у нее с собой нет аспирина. К счастью, у леди Александры нашлась таблетка пирамидона, и она дала ее миссис Бартон.
Полковник застыл с бокалом в руке.
– И миссис Бартон взяла эту таблетку?
– Да.
Так и не пригубив, Рейс поставил бокал на стол и поглядел на свою спутницу. Она смотрела на него безмятежно и, казалось, совершенно не сознавала всей важности ею сказанного. Между тем для Рейса это ее «да» означало чрезвычайно многое. Получалось, что Сандра,
Как правило, таблетка растворяется за несколько минут. Но это могла быть особая таблетка – в капсуле из желатина или другого вещества. Кроме того, Розмэри могла принять ее не сразу.
Он отрывисто спросил:
– Вы видели, как она ее приняла?
– Простите, что вы сказали?
По ее недоумевающему лицу он понял, что мысли ее были где-то далеко.
– Вы видели, как Розмэри Бартон проглотила эту таблетку?
Рут посмотрела на него немного испуганно:
– Я? Нет, не видела. Она просто поблагодарила леди Александру.
Значит, Розмэри могла сунуть таблетку в сумочку, а потом, во время концерта, если головная боль усилилась, могла опустить ее в бокал с шампанским и подождать, пока она растворится. Домыслы, чистые домыслы, но все же могло быть и так.
Рут сказала:
– А почему вы спрашиваете?
Ее глаза вдруг стали настороженными и вопрошающими. Полковнику показалось, что он воочию видит, как усиленно работает ее мозг – сравнивает, сопоставляет…
Она торопливо заговорила:
– Все понятно. Теперь я понимаю, почему Джордж купил этот дом по соседству с Фарадеями. И я понимаю, почему он ничего не сказал мне о письмах. Помните, сначала я удивилась, что он от меня это скрыл. Но теперь я вижу: если он им поверил, он должен был решить, что его жену убил кто-то из нас – из пятерых гостей, сидевших за столом. Это… это могла быть и я!
Рейс спросил вкрадчивым голосом:
– Разве у вас были причины желать смерти Розмэри Бартон?
Он подумал, что она не расслышала. Она сидела неподвижно, потупив взгляд.
Неожиданно с глубоким вздохом она подняла глаза и посмотрела прямо на него.
– О таких вещах трудно говорить, – сказала она, – но, наверное, будет лучше, если вы узнаете. Я любила Джорджа Бартона. Я была влюблена в него еще до того, как он познакомился с Розмэри. Думаю, что он ни о чем не догадывался и, уж конечно, сам не испытывал никаких чувств. Он ко мне хорошо относился, даже любил меня, но по-дружески. А я всегда думала о том, какой бы я ему могла быть прекрасной женой. Как бы он был счастлив со мной. Он любил Розмэри, но с ней он не был счастлив.
Рейс мягко спросил:
– К Розмэри вы испытывали неприязнь?
– Да. Она, конечно, была хороша собой, привлекательна, умела пустить в ход все свое обаяние, если хотела кому-то понравиться. Но со мной она не церемонилась. И мне она была очень неприятна. Ее смерть поразила меня – умерла она ужасно, но жалость… нет, особой жалости я не испытывала. Боюсь, что в глубине души я была даже рада.
Она помолчала.
– Мы не можем поговорить о чем-нибудь другом?
Рейс поспешно сказал:
– Мне бы хотелось услышать от вас все, что вы помните
Рут с готовностью принялась перечислять утренние события. Она упомянула гнев Джорджа, вызванный наглым вымогательством Виктора; свой собственный телефонный звонок в Южную Америку; переговоры с фирмой и радость Джорджа, когда она сообщила ему, что все улажено. Затем она описала свой приезд в «Люксембург» и суетливое, взволнованное поведение Джорджа, который встречал гостей. Она довела свое повествование до финального акта трагедии. Оно в точности совпадало с отчетами, которые полковник уже слышал из других уст.
Рут, как бы прочитав его мысли, сказала:
– Это не самоубийство. Я убеждена, что это не самоубийство. Но если это убийство… то как это можно было осуществить? Кто мог убить Джорджа Бартона? Ответ один: никто из нас этого сделать не мог! Тогда, может быть, кто-то посторонний подсыпал яд в его бокал, пока мы танцевали? Но кто? Зачем? Какая-то бессмыслица.
– Все показания сходятся в том, что во время последнего танца к столу никто не подходил, – возразил Рейс.
– Тогда это действительно бессмыслица, просто бред! Не мог же цианистый калий попасть в бокал сам по себе?!
– Скажите, мисс Лессинг, у вас действительно нет никакого предположения, никакого даже самого отдаленного подозрения насчет того, кто мог подсыпать яд в бокал? Подумайте хорошенько, вспомните. Может быть, вчера ваше внимание задержалось на каком-то пустяке, какой-то незначительной детали?
Он видел, как она слегка переменилась в лице, видел, как в ее глазах промелькнула неуверенность. Прошла, может быть, малая доля секунды, прежде чем она произнесла:
– Нет, я ничего не заметила.
Но что-то было! Было! Он в этом не сомневался. Она что-то видела, слышала или заметила, но по какой-то причине предпочитает умалчивать об этом.
Он не настаивал, зная, что только попусту потратит время. Если женщина такого типа, как Рут, решила молчать, она будет упорствовать до конца.
И все-таки – что-то было! Эта уверенность даже приободрила его, вселила в него надежду. В глухой стене, перед которой он стоял, появилась первая трещинка.
После завтрака он распрощался и поехал на Элвастон-сквер, все еще думая о Рут Лессинг.
Виновна ли эта женщина? Он скорее был склонен думать, что нет. Ее искренность и прямота сильно располагали в ее пользу.
А способна ли она вообще совершить убийство? По глубокому убеждению полковника Рейса, такая способность крылась почти в каждом человеке. Почти каждый может в критический момент решиться на убийство. На какое-то конкретное убийство. Поэтому сейчас так трудно окончательно исключить кого-либо из числа подозреваемых. И в этой молодой женщине, несомненно, есть какая-то холодная жестокость. И у нее был мотив, даже не один, а несколько. Устранив с пути Розмэри, она могла твердо рассчитывать на то, что станет второй миссис Бартон. Хотелось ли ей просто заполучить богатого мужа или соединить судьбу с человеком, которого она любила, – в данном случае вопрос второстепенный. Главное было убрать с дороги Розмэри.