День после ночи

Диамант Анита

Малка однажды призналась, что боится никогда не забеременеть.

– Я сыновей хочу, – сказала она. – С девчонками столько возни.

Шендл хихикнула в ответ:

– Кто же тебе гарантирует, что родятся именно мальчишки? Зато теперь можно любиться в свое удовольствие. Выходит, это даже к лучшему, если у тебя больше месячных не будет.

Малка вздрогнула и остаток дня упрямо молчала. Однако она была не из тех, кто долго дуется, и на следующее утро вела себя так, будто ни о чем таком ^>ни вообще никогда не говорили.

Шендл

бросилась в уборную и, опустившись на сиденье, уронила голову на руки.

– Ch'erie? – Леони осторожно заглянула в кабинку и протянула Шендл ватную прокладку: – Держи. Это из лазарета. Я еще взяла про запас.

– Спасибо, – прошептала Шендл.

– Болит? – спросила Леони, когда они возвращались к бараку.

– Нет, не очень. Я просто забыла, как это бывает. И крови не так уж много, слава Богу.

– Но ты, похоже, сильно расстроилась.

– Да мешает это, – сказала Шендл.

– А я все жду, – сказала Леони. – У меня еще не было месячных.

– Ни разу?

– Нет.

– Сколько же тебе лет? – спросила Шендл.

– Семнадцать. Нет, сейчас октябрь, значит, восемнадцать. Может, они теперь вообще не придут?

– Не волнуйся. У меня в шестнадцать начались. Говорят, они пропадают, если плохо питаться. Будешь нормально есть – и все наладится. И детей мы с тобой нарожаем. Я знаю, ты говорила, что не хочешь, и все-таки...

Леони пожала плечами и улыбнулась, словно ей было все равно. Она никогда не сможет рассказать Шендл про аборт, из-за которого, скорее всего, осталась бесплодной; и о презрении, с которым врач в ней копался; и о том, как ощущала его стальные инструменты почти на вкус; и о луже крови на полу под кухонным столом.

Если она проболтается, если поделится хоть частичкой своего позора, равновесие будет потеряно и груз, который она так долго несла, раздавит ее. И, что еще хуже, Шендл ее возненавидит.

– Мне надо тебя кое о чем спросить, – тихо, но твердо сказала Шендл.

– О чем угодно, – ответила Леони, смахивая прядь волос со лба. Она снова обрела контроль над собой и своими тайнами.

– Теди говорит, будто ты думаешь, что Лотта – эсэсовка. Почему ты мне сама об этом не сказала?

– Прости. Я ведь не знала наверняка. Вдруг бы ты решила, что я свихнулась. Мне показалось, что у нее на руке татуировка СС, а ведь это мог быть синяк или родимое пятно. В такое просто поверить невозможно. Вот я и подумала: может, я правда с ума схожу?

– Ты абсолютно нормальная, в отличие от этой бабы. – Шендл понимала, что, кем бы Лотта ни была, она ставила под удар успех их предприятия. – Надо ее убрать из нашего барака.

– Думаю, плакать никто не станет, – заметила Леони. – Знаешь, я тобой просто восхищаюсь. Ты так здорово Ури срезала, а я ведь и не знала, что ты себя плохо чувствуешь. Такая сила, такая уверенность! Ты, наверное, этому во время войны научилась. – Она смущенно взглянула на подругу: – Ужас, через что ты прошла.

– День на день не приходился...

Шендл невольно

припомнила, самый черный день. Они недооценили группу немецких дезертиров, которые нашли убежище в том же лесу. Вольф и Малка оказались отрезаны от остальной части отряда. Их обошли с тыла, окружили и подстрелили, как оленей во время охоты.

Леони с беспокойством глядела на лицо подруги, по которому пробегали тени боли и потерь.

– Когда с тобой такое происходит, про ужас не думаешь, – продолжала Шендл. – Ты вообще особенно не думаешь. Мы пытались убивать нацистов и их прихвостней. Взорвали несколько мостов. Кому-то помогли бежать. Да просто старались выжить.

– Выжить – это не пустяк, если учесть, сколько народу погибло.

– Выходит, остаться в живых – значит победить? – спросила Шендл. – Просто остаться в живых?

– Я не знаю, – пробормотала Леони, и глаза ее наполнились слезами.

– Прости.

– Это ты меня прости. – Леони вытерла щеки тыльной стороной ладони. – Может, и правда лучше поменьше об этом думать.

– Может, – согласилась Шендл. И внезапно вспомнила фамилию Шмули. Будто своего рода искупительная жертва из прошлого. Фамилия была Бессер. Шмули Бессер. Теперь она никогда ее не забудет.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПРОРЫВ

Через колючую проволоку

Прошел уже почти час после ужина, но люди не торопились, будто они сидели не в лагерной столовой, а в кафе, попивая кофе и дымя сигаретами. К мерному гулу беседы добавились новые тихие звуки – кто-то зашлепал картами. «Наверное, они здесь из-за кофе, – подумала Шендл. – Нас редко балуют кофе по вечерам».

Один только Натан пребывал в постоянном движении, переходя от стола к столу. Вот он, подобно лихому ковбою из американского вестерна, оседлал стул, лихо перемахнув через спинку. Он проделал это как бы между прочим, но Шендл знала, что он очень сосредоточен и сейчас у него совещание с помощниками. Ребята неловко замерли, когда он склонился к ним, чтобы раздать последние инструкции. Она заметила также, что двух других девушек, назначенных старшими по бараку, не было в зале, и закусила губу. Уж очень Шендл хотелось отдать приказ всем покинуть столовую и начать готовиться ко сну.

Сидеть она была уже не в силах и начала собирать последние чашки. Обернувшись на пороге кухни, она застыла на миг, до того красивыми показались ей лица в зале. Все девушки похорошели, даже Зора ни в чем не уступала Леони. Францек и тот преобразился. Мама как-то сказала ей, что все невесты прекрасны, а Шендл, чтобы доказать обратное, напомнила о Любе Финкельштейн – девчонке с крысиным подбородком. Но мама ответила: «Нет, даже Люба прекрасна». И сегодня Шендл это поняла.

Натан проследовал за ней на кухню и сказал без предисловий: