День последний
Шрифт:
— Падает! Падает! Держите коня! — послышались испуганные крики в толпе. — Господи, разобьется!
Отчасти сам, отчасти с помощью чужих сильных рук царевич скоро опять овладел поводьями и плотно уселся в седле, да и смирная лошадка, оправившись от испуга, перестала фыркать и пятиться, так что все как будто обошлось благополучно.
Но Иоанн-Александр, видимо, взглянул на происшествие другими глазами: он почувствовал вражду к трем неизвестным, из-за которых его сын всем на потеху чуть не упал в грязь. Подъехав к царевичу, он наклонился и что-то спросит его. Иоанн-Шишман молча кивнул, испуганно взглянув на отца. Обрамленное свисающими из-под собольей шапки белыми прядями лицо царя было красно и гневно.
— Найден, Нягул! —
— Отец, они только... — робко промолвил Иоанн-Шишман.
Красные щеки мальчика покраснели еще сильней: казалось, из них вот-вот брызнет кровь.
— Они не виноваты. Это мой конек испугался, и я ...— боязливо продолжал он, но опять не докончил.
К лежащим ничком на дороге подошли двое.
— Эй, вставайте! Царь с вельможами ждут! А не то... — промолвили они сердито, щелкая плетьми из воловьих жил у них над головой.
Но тут произошло нечто неслыханное и невиданное: в то самое мгновенье, когда Нягул и Найден уже собирались крепко хлестнуть по спинам трех упрямцев, которые .лежали, не подымая головы и не говоря ни слова, словно прилипли к земле, вдруг справа и слева послы-шалея шепот, сперва тихий и робкий, затем все громче, смелей, и вдруг толпа пришла в движение, люда группами по три, по четыре человека, подталкивая и подбад– ривда друг друга, стали перебегать на дорогу и п° примеру тех трех, тоже ложиться на нее. Вся дорога да Ца-ревца, от того места, где остановился царь с боярами до самого леса, наполнилаоь людьми, лежащими дачюш или стоящими на коленях, оклонив обнаженные головы. Они напоминали тучу саранчи, напавшей на зрелую ниву: их так же ничто не могло ни остановить, ни поднять с земли. Казалось, это поняли не только всадники, но и кони, у чьих ног лежала вся эта толпа.
Нягул и Найден растерянно переглядывались, некоторое время кричали для вида, щелкали плетьми в воздухе, но в конце концов развели руками и беспомощно обратили взгляды к царю: что, мол, можем мы поделать против тысяч, о царь, когда трое не устрашаются ни криков, ни плетей! Даже кони начали испуганно фыркать и рыть передними копытами землю. Иоанн-Александр, побагровев, обменялся несколькими словами с гостем и двумя-тремя боярами, ехавшими позади, потом вдруг направил своего огромного жеребца прямо к живой преграде. Подъехав, он поднял руку, требуя тишины, так как толпа волновалась: ропот, отрывистые слова, выкрики, восклицания наполняли воздух; при этом каждый лез вперед и толкался, стараясь получше все увидеть и услышать.
— Люди, чего вам надо? Чего ради явились вы на Боярский холм и не даете проехать царю и его любезному высокому гостю киру Мануилу Тарханиоту, послу императора Иоанна Кантакузена? — твердо, отчетливо произнес царь Иоанн-Александр, наклоняясь то вправо, то влево, в зависимости от движения коня, все время перебиравшего ногами.
Обращение царя словно развязало языки лежащих, доведя волнение толпы до крайнего предела. В передних рядах послышались возгласы:
— Да здравствует царь!
— Да здравствует Иоанн-Александр многие лета!
— Да здравствуют дети его!
— Да здравствует царевич Шишман!
— Да здравствует Кантакузен!
— Да здравствуют христиане! Да поможет им бог!
— Хорошо, хорошо! — примирительно промолвил царь, когда крики утихли; при этом выражение его лица все более смягчалось. — Говорите теперь, в чем дело? Чего
Только тут из среды лежащих поднялись первые трое — те, что испугали лошадку Иоанна-Шишмана. Поднялись и встали, не подымая головы и не глядя в глаза царю. За ними начали подниматься и остальные.
— Выслушай, царь! — раздался сильный, взволнованный голос из первых рядов. — Мы пришли к тебе не прав себе просить и милостей твоих добиваться. Нас тысячи, царь, безвестных и безвластных, а ты один над нами от бога поставлен. По всей поднебесной только бог над тобой владыка, и око твое все видит с высоты. О царь! Пришло время нам, тысячам, сказать тебе: погляди на юг, направь туда свое зоркое око, преклони ухо- в ту сторону, чтоб увидеть и услышать то, что видим и слышим мы. Если же нет, тогда скажи нам, царь, словами пророка Иеремии: «Садитесь на коней, и мчитесь, колесницы, и выступайте, сильные, вооруженные щитом и держащие луки и натягивающие их; ибо день сей у господа бога Саваофа есть день отмщения...» Укрепи десницу свою, самодержец, против детей Агари, пока не поздно, да не сбудутся другие слова Иеремиевы: «И придет и покорит землю Египетскую: кто обречен на смерть, тот предан будет смерти; и кто — в плен, пойдет в плен; и кто под меч — под меч»... Не гневайся, о царь! Моими устами говорят тысячи. Мы ближе к земле, чем ты, лучше слышим и видим, что на ней делается. Слушай! Силен сын Агари, но одинок; христиане слабы, но многочисленны. Оттого слабы, о царь, что нет между ними согласия! Покажи пример, Иоанн-Александр, подай руку дружбы. Ежели Кантакузен против сына Агари, подкрепи десницу его, чтоб оставить Великий брод в христианских руках, отогнать антихриста от господней земли, поразить и расточить силы агарянские. Аминь!
Это было произнесено с таким пылом, что некоторое время никто не мог промолвить ни слова; все стояли, словно завороженные. Иоанн-Александр сидел неподвижно в седле и только при упоминании имени Кантакузена наклонился к гостю и что-то ему шепнул. Мануил Тар-ханиот, видимо, обрадовался и если до этого глядел вокруг с высокомерным любопытством, то теперь стал смотреть и слушать внимательно. А юный Иоанн-Шишман с счастливым, раскрасневшимся лицом смотрел т° на говорящего, то на отца; ему хотелось спрыгнуть с лошади и обнять того и другого. В конце концов он не выдержи. Набожно перекрестившись, с полными слез и восторга глазами, громко сказал:
— Аминь, аминь!
Когда же прошло первое оцепенение и вновь послышались крики толпы, на этот раз смешавшиеся с кликами и приветствиями остановившихся позади царя бояр, сам закричал, обернувшись к отцу, и принялся махать своей белой рукой. Тогда Иоанн-Александр второй раз жестом потребовал молчания.
— Спасибо, спасибо, добрые люди. Дай бог, чтоб ваши пожелания исполнились! — снова громко заговорил он, произнося каждое слово четко-, раздельно, словно- просеивая его сквозь мелкое сито. — Мы дали наше царское слово любезному гостю нашему киру Мануилу, — тут он опять повернулся к гостю, слегка наклонив голову, — что поможем всем, чем только- располагаем, пресветлому и премудрому соседу нашему императору Иоанну Кантакузену, как помогали и прежде в подобных случаях.
— Нет, царь! — еще громче и взволнованней прозвучал прежний голое, с какой-то дерзостью и властностью подымаясь на спор с царем. — Не как прежде и в подобных случаях! Помоги Кантакузену — как самому себе, своим собственным детям, внукам и правнукам! Не скупись, пока еще есть время. Отвори широко двери своей сокровищницы, царь, и да не оскудевает рука твоя. Ибо горе тебе, если сын Агари одолеет. И тебе, Тырново-Царь-град! Сотрет тебя сын Агари с лица земли, и будут говорить о тебе, как сказано в писании: «Горе тебе, Вавилон, град крепкий!»