День разгорается
Шрифт:
На улице при его выходе метнулся в сторону какой-то прохожий и перешел на другую сторону. У ротмистра чуть-чуть дрогнули удовлетворенно губы: охрана не спит, это хорошо!
Обходя кучки возбужденных людей, ротмистр спокойно и не спеша свернул за угол. Затем на каком-то углу остановился и что-то выждал. Ждал он недолго. Мимо него медленно и лениво проехал извозчик. Ротмистр махнул ему рукой. Извозчик натянул вожжи, остановился. И снова у ротмистра скользнула на губах короткая удовлетворенная улыбка. Извозчику он сказал несколько слов и влез в сани, укрывшись меховой полостью.
Извозчик погнал лошадь. Ротмистр зажмурился и почти скрыл все
Сани легко ныряли и плыли по неметенным засугробленным улицам. Лошадь шла крепкой и уверенной рысью. Было тепло. Можно было спокойно думать. Ротмистру надо было обо многом подумать именно спокойно. Последние недели прошли для него очень томительно и беспокойно. Несколько раз он переживал самый обыкновенный, самый форменный страх. Об этом никто не должен никогда узнать! Но этого от себя не скроешь. Чорт возьми, были дни, когда ротмистру казалось, что все окончательно погибло. И не только потому, что губернатор был старой стоптанной туфлей, а генерал Синицын безмозглым дуралеем, и не потому, что военные и гражданские власти растерялись. Нет, совсем не поэтому. Ротмистр Максимов вдруг ясно, до ужаса ясно и прозорливо увидел, что рабочие выросли в большую силу и что эта сила способна все перевернуть вверх дном... И не один ротмистр Максимов. Засекреченный сотрудник, надежда и упование охранного, в эти дни разговорился с ротмистром и подтвердил его горестные выводы.
— Вот вы как-то изволили, Сергей Евгеньевич, — говорил сотрудник, пряча водянистые глаза, — вы изволили говорить о том, что у революционеров появились люди, не один и не десятки, а сотни, много людей. Истинную правду вы тогда изволили установить. Но только не всю правду.
— Как? — удивленно поднял брови ротмистр.
— Не всю правду в том смысле, что революционеры ныне обладают массами. А массы, как вы изволите понимать, сила большая!.. Бороться с массой...
— Считаете невозможным? — попробовал язвительностью скрыть свое беспокойство Максимов. — Пассуете?
— Боже избавь! — поднял обе руки засекреченный сотрудник. — Боже избавь, Сергей Евгеньевич! Бороться с массой надо. Даже, если бы и попытались отказаться от борьбы... Такова логика событий... Бороться, но вопрос — с какими результатами?
— То-есть?
— То-есть, с победой, или с поражением...
Ротмистр Максимов строго оглядел засекреченного сотрудника, но встретил непереносимый взгляд водянистых глаз и опустил свои глаза. Ротмистр Максимов почувствовал себя маленьким и беспомощным...
— Мне не нравятся ваши рассуждения... — через силу выдавил он из себя.
— Мне они самому тоже не нравятся... — улыбнулся сотрудник. Улыбка была непонятная: не то насмехался этот человек и над Максимовым и над самим собою, не то грустил...
Тогда ротмистр Максимов по-настоящему понял и почувствовал, что такое страх...
Извозчик подвез Максимова к переулку, из которого можно было свернуть на площадь пред вокзалом. Ротмистр тронул кучерской кушак. Лошадь остановилась. Ротмистр вылез из саней и уверенно пошел вперед.
Вблизи мертво и притаенно высился вокзал. Там было тихо и безлюдно. Там было у ротмистра укромное местечко, куда надо было проскользнуть и где можно было притаиться.
Максимов закурил. Папироска вздрагивала в его пальцах. Она продолжала
«Почему они не пытаются арестовать? Почему они оставляют на воле и губернатора, и чинов полиции, и полковника, и, наконец, его, ротмистра Максимова? Почему?.. Ведь в сущности вся сила на их стороне!.. Почему они не сделают налета на жандармское, на охранку?.. Странно... Неужели недодумались? Неужели трусят?..»
Папироска перестала вздрагивать.
«Я бы на их месте... — продолжалось течение неотвязных мыслей. — Я бы на их месте не мешкал... Я бы!..» — Кулаки ротмистра крепко сжались. О, он знал бы, что делать в таких случаях.
Мимо ротмистра прошли торопливо две женщины. Он пытливо и тревожно поглядел на них и отвернулся. На мгновение ему показалось, что одна из них посмотрела на него слишком внимательно. Но они прошли дальше и все вокруг было тихо и спокойно. Максимов отбросил от себя окурок, поправил воротник и метнулся в сторону, туда, где был известный ему проход.
Еще накануне дружинники, привыкшие к Натансону и к его музыке, сказали ему, что вот скоро и не придется им слушать его замечательных песен и мелодий.
— Попрощаемся мы, товарищ, с вами и скажем вам большое спасибо! — заметили дружинники.
Бронислав Семенович промолчал и задумался. Он понимал, что враг, которого ждут со дня на день, как говорится, уже у порога и что дружинникам предстоят великие трудности и великие опасности. И, конечно, тут уж им не до музыки! Понятно, что придется уйти. Но как же это? Он вдруг почувствовал, что привязался к этим людям и к их делу. Он представил себе, что в те мгновенья, когда они станут подвергаться опасности, он будет сидеть у себя в комнате и вокруг него снова окажутся привычные вещи — запыленный рояль, разбросанные ноты, грязные тарелки на столе, неубранная постель. И всё, что было в эти дни такое необычное, захватывающее: вот то, что его слушали с затаенным дыханием, что он сам понял какое-то свое настоящее место в жизни, — все это станет вдруг прошлым... И Галина...
Натансон зажмурился и вздохнул, глубоко и горестно.
Утром, услышав громкий, протяжный, настойчивый гудок, он засуетился по комнате, ненужно разбросал вещи, поспешно оделся и побежал.
В железнодорожном собрании он застал большое оживление. Люди бегали из комнаты в комнату, носили оружие, торопливо разговаривали, на-ходу спрашивали друг у друга о чем-то и на-ходу же отвечали. Дружинники разбирали свое оружие и группами уходили куда-то. Бронислав Семенович столкнулся с Галей почти у самого входа. Девушка была тепло одета, через плечо у нее висела на ремне санитарная сумка, на поясе прицеплен был тяжелый кабур с наганом. Щеки девушки горели, глаза светились возбуждением и энергией. Заметив Натансона, она удивленно вскрикнула:
— Бронислав Семенович? Вы зачем?..
Натансон сам не знал, зачем он сюда пришел, и поэтому молчал.
— Ступайте, Бронислав Семенович, домой! — наступала на него Галя. — Ступайте!..
Домой? Нет, этого Натансон не ожидал. Его отправляют домой. Отправляют, как маленького, как неспособного к тому, к чему способны все эти люди и вот эта девушка?!
— Я не пойду домой... — совсем по-детски, нелепо и упрямо ответил он.
Галя пытливо вгляделась в него, что-то подметила на его растерянном лице, слабо, но ласково улыбнулась.