День
Шрифт:
– А я вот все думаю об отце. Доктор Мир чего только не говорит о его самочувствии.
– Ох уж этот доктор Мир…
– Он тут паломничество в Лурд поминал, отец тебе не рассказывал? Почему бы, мол, не сделать ставку на чудотворное вмешательство?
– Это примерно как сделать ставку на самого доктора Мира. Не замечала случаем, что все журналы у него в приемной – за прошлый год? Как минимум. А в вазочке ириски. С Хэллоуина.
– Робби, тут не до шуток. Отнесись к этому посерьезней, будь добр.
– А я, думаешь, не серьезно отношусь?
– Ладно-ладно. Знаю,
– Послушай.
– Я вся внимание.
– Я не пошел в медколледж не наперекор желанию отца. Хорошего доктора, чтобы лечить его теперь, из меня бы все равно не вышло. Это давно установленный факт, разве нет?
– Ты знаешь, что я думаю о фактах.
– А в Лурд отправиться – может, и не такая уж плохая идея. А то отца из дома не вытащить.
– Видела сову сегодня утром. На дереве.
– На этом вшивеньком деревце за окном?
– Ага.
– Исключено.
– В Центральном парке водятся совы.
– Так то в Центральном парке.
– Ладно. Мне приснилось, что я видела сову. Запостил уже что-нибудь от Вульфа?
В каком-то смысле Вульф – повзрослевшая ипостась старшего брата, придуманного ими в детстве, брата-защитника, никого и ничего не страшившегося и понимавшего язык зверей и птиц.
Воображаемого брата они так и называли: Вульф. Правда, Робби до шести лет слышалось “Вуф”, но он в этом никогда не признавался.
– Нет еще. Уж очень увлекся Христофором Колумбом.
– Мне нравится представлять его в тиаре.
Робби садится рядом с ней на третью ступеньку. Обоняет ее утренний запах, не перебитый еще душем и дезодорантом. Дынная свежесть и совсем чуть-чуть сухоцвет. Они вдыхали друг друга с детства, но Робби давно уже не заставал сестру в такую рань, до душа. И теперь втягивает носом воздух, не может удержаться.
– Поеду после обеда смотреть квартиру в Вашингтон-Хайтс, – говорит он. – Вроде как с видом на реку.
– Река – это прекрасно. Не то что вшивое деревце и обувная клиника.
– Давно надо было этим заняться. Детям, сама знаешь, пора уже иметь отдельные комнаты.
– Вчера вечером Вайолет спросила меня, зачем Натану пенис.
– Что же ты ответила?
– Что мальчики отличаются от девочек.
– И устроил ее такой ответ?
– Нет. Ей хотелось знать, для чего конкретно он предназначен.
– Наш человек. Всего пять лет, а уже факты ей подавай.
– Будем считать это напоминанием, что дети уже слишком взрослые для общей комнаты. И почему мы с Дэном так долго закрывали на это глаза? Паршивые мы родители.
– Вовсе нет. Просто родители с дефицитом комнат.
– Вспоминаю, какой мы когда-то собирались купить загородный дом, – говорит Изабель.
– Дети, одно слово.
– Дом на десяток комнат с огородом и тремя собаками. А то и четырьмя.
– Фантазии мисс Мэнли, – говорит Робби. – Которыми она заразила тебя, а ты – меня.
– Лучшая учительница пятых классов. В жизни каждого ребенка должен быть педагог-хиппи.
– Склонный романтизировать действительность.
– Но кто-то ведь переезжает за город. Домов продается полным-полно,
– До ближайшего гея, правда, будет километров с полсотни.
– Жаль, что так вышло с Оливером.
– Он ни за что бы не согласился переехать за город.
– Не купить ли нам Вульфу дом где-нибудь на севере штата? – говорит Изабель.
– Даже не знаю. А нужен он ему, по-нашему?
– Почему бы и нет? Он работает как проклятый.
– Но ведь маленьким пациентам без него не обойтись.
Изабель шаловливо толкает Робби в плечо, как делала со времен… да сколько он себя помнит. Толчок этот дружеский (каким и был всегда), но совершается (и всегда совершался) с расчетом причинить мимолетную боль, как бы намекая, что и дружба порой подостлана злостью.
– Ты заставил его печься о больных детях! В голове не укладывается.
– Не то чтобы он этим одержим. Так, упоминает изредка.
– А ты бы стал хорошим врачом.
– Можно подумать, я плохой учитель. Просто утро такое выдалось. А все Колумб, будь он неладен.
– Значит, в медицинский ты идти не хотел. И в начальной школе преподаешь вовсе не назло отцу.
– Такова упрощенная версия, а кому нужны другие?
– Вульф в хороших отношениях с отцом, как по-твоему?
– Вульф – это посты в инстаграме, только и всего. Мы выдумываем его по ходу дела. Он не личность. Даже не идея личности.
– Раскомандовалась я?
– Пожалуй, есть немного.
– А помнишь, как я однажды съела весь твой именинный торт?
– Тебе было четыре. Мне два. Нет, я этого даже не помню.
– Зато мама эту историю сто раз рассказывала. Такими по официальной семейной версии мы были в детстве.
– К чему ты сейчас об этом?
– К тому, что такова, как видно, моя натура. Могу съесть чужой именинный торт. Выставить на улицу собственного брата. Мирюсь с крепчающим идиотизмом на работе.
– И до чего уже дошел идиотизм?
– Сегодня буду отговаривать Деррика от пересъемки сюжета про Асторию – за неимением средств. И материалом на тему нетрадиционных семей он недоволен, кажется. Предстоит еще выяснить почему.
– Хочешь, спущусь проведаю Дэна и детей?
– Будь так добр. Я бы посидела еще одна. Хорошо здесь, на лестнице, – как на полпути между тут и там.
– Все наладится.
– Да конечно. Все наладится.
Ремонт в квартире Дэна и Изабель был еще далек от завершения, когда появились дети и принялись сводить его на нет. До рождения Натана – случившегося на год раньше запланированного – Изабель с Дэном нашли время и деньги выкрасить стены гостиной в перламутровый серый, покрыть глянцевые полы из светлого дуба бурым, почти черным лаком эбенового цвета, купить итальянское кресло и превосходно состаренные книжные шкафы XIX века, добиравшиеся в Бруклин из Буэнос-Айреса. Но первенец положил конец обновлениям, а еще до пятилетия Натана, когда разрушительная сила его наконец поумерилась и Изабель с Дэном стали присматривать новые диваны со светильниками, свершилось зачатие Вайолет, отсрочившее, как минимум на несколько лет, любые хоть сколько-нибудь важные покупки.