День

Каннингем Майкл

Должно быть, Вайолет подслушала. Попробуй-ка утаить что-нибудь от детей, для которых жизненно важно слушать и узнавать.

Порой, однако, кажется, что Вайолет знает больше, чем может знать. О дне знакомства Робби с Адамом, например (“Ты сегодня какой-то другой, дядя Робби”), или о дорогущих ботинках, которые Робби купил, а потом, раскаявшись, вернул (“По-моему, тебе нужна одежда покрасивей”).

“Господи! Надеюсь, она не экстрасенс” –

так сказала Изабель.

– Я просто иду в твою комнату, – повторяет Робби. – Сейчас. С тобой вместе.

– Но ты вернешься.

– Если я когда-нибудь куда и уйду, моя лапушка, то вернусь обязательно.

Она кивает, но не убеждена. Правильно ли скрывать от Вайолет с Натаном, пусть и до поры до времени, правду о скором переезде Робби в другую квартиру? Не почувствуют ли дети себя обманутыми, узнав, что от них таились? Снова этот вечный, важнейший вопрос: оберегаешь ты детей или сеешь, как потом окажется, семена недоверия на всю жизнь?

Тут звонит домофон.

– Кто там, по-твоему? – спрашивает Вайолет, тревожась и предвкушая одновременно.

– Сейчас узнаем. Слушаю!

– Это я, – отвечает голос с чуть слышным призвуком статических помех.

– Кто я?

– Чесс. Чесс это.

Понимая, что оплошал, не распознав этот голос немедленно, и раздосадовал Чесс, Робби нажимает кнопку и впускает ее. Пока она поднимается по лестнице (слышно из-за двери, как топочут ботинки), Робби спрашивает Вайолет:

– Так кто это, по-нашему?

– Да Чесс это, – отвечает та с раздражением.

Еще одно новшество: будь добр, угадывай, когда хочет она, чтобы с ней обращались как с маленькой, а когда нет.

А Чесс с Одином на руках уже у порога.

Робби здоровается первым:

– Привет, Чесс!

Вот и она. Большущая, облепленная татуировками, стриженая под машинку. Уже тут, хотя еще только десятый час, вместе с пятимесячным Одином, мирно лепечущим что-то у нее на груди.

Весь мир представляется на мгновение вереницей детей, мал мала меньше. Натану вон всего десять, а его выгоняют со сцены – уступи место преемнице, да и время Вайолет, пожалуй, истекает уже.

– Привет, Чесс, привет, Один, доброе утро! – радостно кричит она.

– Привет, бандиты! – говорит Чесс.

Этот нежный, мелодичный, как флейта, голос несообразен со своей обладательницей – ее повадкой, широким румяным лицом, глубоко посаженными глазами и маленьким, сжатым ртом.

– Хотите блинчиков? – спрашивает Вайолет.

Непонятно, откуда, как ей кажется, вдруг

возьмутся блины.

– Спасибо, я сыта, – отвечает Чесс. И добавляет, обращаясь к Робби: – Прости, что без предупреждения. Пыталась дозвониться.

Робби прокалывает чувством вины. Разве не должен у няньки всегда быть включен телефон?

– Дай-ка угадаю, в чем дело, – говорит он.

– А Дэн тут?

– Скоро вернется. Заходи.

– Некогда.

– Понял.

Робби протягивает руки – Одина взять. Чесс бережно, с благодарностью отдает малыша. Этот живой сверток, такой теплый и плотный, изумляет Робби по-прежнему. Он знает, конечно, что Один беспокойное создание с массой всяческих нужд, лихорадочных и порой непостижимых. И все же принимает Одина, безмятежного пока еще Одина, у Чесс как эстафетный факел, и в некой другой культуре это могло бы стать ритуалом – малыш, символ тепла и надежды, переходящий из рук в руки.

Освободившись от Одина, Чесс делает шаг в прихожую. Просто скинуть сына, как сумку с продуктами, и пойти себе дальше было бы совсем уж невежливо, пусть времени и в обрез.

– Есть кофе, – говорит Робби. – С блинчиками посложнее.

– Я и так уже опоздала. Обещаю это прекратить.

– Да мы не против.

– Я поговорю с Гартом.

Робби кивает. С Гартом надо поговорить, спору нет.

– К трем должна вернуться. Сегодня только одно занятие и консультации.

– Да не торопись.

– Спасибо. Пока, Вайолет!

– Пока-пока, Чесс!

Вайолет посылает ей воздушный поцелуй, картинный, как с парадной платформы. А после того, как Чесс уходит и стук ее подошв затихает на лестнице, говорит:

– У меня есть игрушки для Одина.

– Здорово! Принесешь?

– Я сейчас.

– Отлично.

Вот еще новенькое: Вайолет втайне тревожится, что слишком долгое ее отсутствие в помещении или на сборище каком-нибудь заставит всех на свете о ней позабыть.

Возможно ли, что в пятилетней девчонке уже пустила корни тоска смертного человека, уже нарождается страх собственного исчезновения?

Робби глядит на Одина. А Один – испытующе – на Робби. Изучает Робби не то чтобы в немом недоумении, скорее с любопытством, узнавая вроде бы, как будто видел уже где-то, но не припомнит где.

На тротуаре перед школой толпятся дети и родители. Последние два квартала Натан шел на несколько шагов впереди Дэна, и Дэн не возражает, решительно настроен не возражать.

Конец ознакомительного фрагмента.