Дэниел Мартин
Шрифт:
В одной из заметок, сделанных мною в то утро, говорилось: «Персонаж, который постоянно мигрирует, словно перелётная птица, забывшая, как прекратить полёт». И потом: «Что может заставить его остановиться?»
Ирония заключается в том, что все художники, во всяком случае, пока длится процесс творчества, гораздо более «божественны» (как свидетельствует опыт), чем любая первопричина, существование которой утверждается теологически или научно. Разумеется, они не свободны ни в генетическом, ни в социальном, ни в техническом плане; они скованы цепями собственного таланта, собственного прошлого и настоящего опыта; и тем не менее даже эта их ограниченная свобода значительно шире, чем у всех остальных людей, кроме, пожалуй, мистиков и сумасшедших, ибо творцам принадлежит безграничное пространство зелёного леса, который и есть пространство воображения, а западное общество не возбраняет их блужданий в этом лесу. Такова единственная реальность подобного ухода в себя, и она чаще всего никак не связана с публичной
Но ремесленник и настоящий художник тем и различаются, что один знает, на что способен, а другой — нет; вот почему одно занятие ничем не грозит, а другое чревато всяческими опасностями. Мне надо было всего лишь оглянуться на пройденный путь, чтобы понять, к какой категории, судя по огромному большинству моих работ, я принадлежу: от них несло безопасностью, прежде всего потому, что, создавая их, я (как и хозяева моей студии) исходил из того, что было угодно услышать публике, и всё меньше и меньше из собственного знания окружающего мира, из реального опыта, личного и общественного. Самый неудачный суррогат укрытия был мною избран именно поэтому. Птицу гнал вперёд ужас перед приземлением, риск встать обеими ногами на реальную землю.
Отыскать тучный дол, что заманивает остаться там навсегда. Безвозвратно.
Если говорить о предпочтениях, для меня главное направление современного романа начинается с Генри Джеймса 232 и идёт через Вирджинию Вулф 233 к Набокову; все они — такие разные — принадлежали к одному братству, тайному обществу, все они знали путь в la bonne vaux, все познали и изгнание оттуда. Мы склонны считать, что подобное пристрастие отражает общие символы веры, но, кроме того, оно, несомненно, есть порождение — и свидетельство — того, чего нам недостаёт, к чему мы из-за этого стремимся, что хотим восполнить.
232
Генри Джеймс (1843–1916) — американский писатель, много лет живший в Лондоне. Его романы, повести и рассказы отмечены тонким психологизмом. Одна из главных тем его творчества — различие и взаимовлияние европейской и американской культур, различие английского и американского характеров.
233
Вирджиния Вулф (1882–1941) — английская писательница, признанный новатор в мировой литературе, близкая литературе «потока сознания» и поэтического импрессионизма. Она считается также одной из родоначальниц феминистского движения XX в.
Если твоя жизнь есть в значительной степени уход от реальности, обратным действием должен быть уход из воображаемого.
Ритуалы
Гораздо более обыденные вещи мешали теперь Дэну укрыться в своей собственной — реальной — долине в Южном Девоне. Расследование по поводу самоубийства, похороны Энтони, чувство, что не следует бросать Каро в последние дни перед её переездом на новую квартиру… Вечером того дня, когда состоялся их психоаналитический завтрак, они опять о многом поговорили, и разговор был гораздо сердечнее. О старой квартире они оба наговорили глупостей; в конце концов отложили решение до лучших времён. Дэн очень надеялся, что глупости, произнесённые Каро, свидетельствуют о подспудном признании, что роману с Барни в один прекрасный день будет положен конец.
К тому же ещё Дэвид Малевич затягивал китченеровскую удавку на шее автора всё туже и туже. Дэн позвонил в Нью-Йорк сразу же, как вернулся из Оксфорда, и услышал от секретарши, что она как раз собиралась ему звонить. Босса нет в городе, но на днях он вылетает в Лондон и жаждет немедленной встречи. Это «жаждет» расшевелило угрызения совести, и Дэн, посреди навалившихся на него семейных дел, попытался всё же вернуться к последней части сценария. Предчувствие, пришедшее к нему в ту ночь в Оксфорде, оказалось не таким уж иллюзорным. Правда, столь необходимые ему новые идеи не хлынули бурным потоком, но небольшой их ручеёк всё же струил свои воды, и, хотя Дэн всё ещё полужалел, что взялся за этот фильм, решение некоторых технических проблем казалось ему теперь интересным и не таким уж утомительным. Помогло и возвращение в Англию: в Калифорнии злосчастный старик протагонист казался нереальным вдвойне.
Малевич был весьма далёк от привычного карикатурного образа американского продюсера — этакой утопающей в сигарном дыму жирной жабы в очках, окружённой телефонами и полуобнажёнными красотками. Высокий, стройный, элегантно подтянутый и моложавый, он даже не тянул на свои пятьдесят пять, несмотря на значительную лысину. Говорили, что он как-то предложил решить на теннисном корте спор с актёром, которого собирался занять в фильме — речь шла о прибавке в двадцать тысяч долларов, — и в трёх сетах обыграл значительно более молодого противника всухую. По одной из версий этой истории, в конце матча Малевич подошёл к сетке и предложил всё же заплатить актёру эти деньги с условием, что они будут потрачены на занятия теннисом. Однако я в этом сильно сомневаюсь. Он всегда стремился предельно урезать бюджет. Не курил, не пил, предпочитал строгий стиль в одежде, одеваясь точно какой-нибудь бизнесмен из Новой Англии. Он мог сойти и за преуспевающего юриста
Дэн делал для него уже третий сценарий и знал: если возникают разногласия, Малевич умеет выслушать чужое мнение и не дать воли собственным причудам; кроме того, он не терпел режиссёрских импровизаций в окончательно утверждённом сценарии, за что кто-то из режиссёров наградил его прозвищем Чингисхан. Дэн был несправедлив к нему в разговоре с Джейн, ведь это именно он однажды пустился в рассуждения о постулатах Леви-Стросса… И рассуждения эти, по правде говоря, вовсе не были так уж нелепы. Для своей профессии он был человеком образованным, хоть и пользовался порой киношным жаргоном, когда говорил о делах. Под личиной бизнесмена от шоу-бизнеса, умеющего мастерски подбирать команду, скрывался идеалист-романтик, чуть ли не мечтатель. Он пришёл в кино после успешного дебюта в качестве импресарио на Бродвее и ухитрился остаться самим собой в мире, где практически любое независимое суждение воспринимается как злонамеренный личный выпад.
Он пережил один-два провала, процент неудач у него тоже был довольно высок (включая и один из двух предыдущих сценариев Дэна): речь идёт о сценариях, так и не дошедших до экрана; но из года в год его догадки о том, какие из новых течений или забытые старые будут иметь успех у публики, оказывались гораздо вернее, чем предсказания крупных продюсеров. Однажды он взял сценарий, который безуспешно пытался предложить практически каждой из главных голливудских студий, и заключил договор о совместном производстве с кем-то из-за «железного занавеса». Мир этот фильм не потряс, но принёс гораздо больше прибыли, чем мертворождённый «белый слон», 234 на которого одна из отказавших Малевичу студий истратила значительную часть годового бюджета. Через пару лет Малевичу попала в руки копия внутреннего отчёта о прибылях и убытках студии в тот неудачный год (такие отчёты обычно боятся дневного света и чужого взора); наш продюсер немедленно подколол к бумагам свой собственный балансовый отчёт и отправил его директору студии, присовокупив брошюру о домах для пенсионеров где-то в глухом углу штата Флорида. Он не упускал случая элегантно плеснуть ядом в того, кто хоть раз отказал ему без достаточных оснований.
234
«Белый слон» — громоздкая, бесполезная безделушка сомнительной ценности (фр.); от представления о таиландском священном королевском белом слоне, иметь которого в собственном доме весьма обременительно.
Дэн не писал сценариев для фильмов с тысячными массовками с тех пор, как попробовал себя в этом жанре ещё до развода с Нэлл, и только рассмеялся, когда впервые услышал предложение писать о Китченере. Но Дэвид, в своей обычной суховато-настойчивой манере, продолжал уговоры: его идея сводилась к тому, что, несмотря на Вьетнам, американская ностальгия по империализму всё ещё жива, особенно привлекательно выглядит империализм, когда войнами занимается кто-то другой, — воинские подвиги, знаменитые исторические деятели, которых можно притянуть за уши, политические интриги, экзотические пейзажи… Он прочёл о Китченере практически всё; знания Дэна о старике в тот момент можно было уместить на спичечном коробке, Дэн совершил ошибку, чуть уступив настояниям: предложение могло бы его заинтересовать, если бы он сумел показать идиотизм империалистических амбиций, кроме того, привлекательной показалась ирония ситуации, поскольку все усилия знаменитого полицейского наводчика привели к набору солдат на мировую войну, разожжённую этими самыми империалистическими амбициями. Малевич воспринял само собой разумеющиеся идеи как гениальное озарение: именно потому он и обратился к Дэну, ему нужен надёжный сценарий, прежде чем он начнёт собирать команду. На эту удочку Дэн не попался и продолжал отнекиваться.
Однако вскоре пришло письмо с заверениями, что проблем с финансированием съёмок не будет, а помимо гонорара Дэн получит и проценты от прибыли, если его устраивает такой вариант договора: лести оказалось недостаточно, наживку позолотили. Пришлось снова встретиться за ленчем. Правда, к тому времени Дэн уже провёл свои первые изыскания и пришёл к выводу, что Китченер — фигура вовсе не однозначная (кое-какие интересные отзвуки он обнаружил у Т. Э. Лоуренса, 235 о чём ему в самом начале говорил Малевич), так что тут было за что зацепиться. Он понимал, что странная, похожая на мистера Домби фигура, в которой непостижимым образом смешались непреодолимая застенчивость и решительная мегаломания, могла быть находкой для любого стоящего актёра (именно эти свойства старика и помогли Дэну понять, почему Малевич, югославский еврей по происхождению, вдруг заинтересовался человеком, придумавшим концентрационные лагеря). Даже видимое отсутствие личной жизни, любовных связей, как нормальных, так и не соответствующих принятым нормам, открывало интересные возможности.
235
Томас Эдвард Лоуренс (1888–1935) — английский офицер и писатель, известный как Лоуренс Аравийский; в конце Первой мировой войны возглавил восстание арабов против турок и своими партизанскими действиями способствовал победе англичан в Палестине.