Деревня дураков (сборник)
Шрифт:
– Здравствуйте, – тоже слегка растерявшись, сказала Анжелика. – Нет ли заданий на лето?
– Нет-нет, гуляйте, – заплетающимся языком ответил Митя.
– Я и так гуляю, – осмелела девочка. – Пойдемте вместе до калитки прогуляемся. Я вам кое-что расскажу.
И Митя поплелся за своей ученицей, прилежно внимая повествованию о Паше. Внезапно обретя свежего слушателя, та излила на него всю историю, начиная с новогодней дискотеки в седьмом классе, когда она впервые втюхаласьв Матвеева.
–
– Да я в этих делах не особо сведущ, – пробормотал Митя.
«Оно и видно!» – ехидно подумала Анжелика.
– Может, вам попытаться на других молодых людей обратить внимание?
– На кого?! – вскричала Анжелика, заподозрив, что Митя намекает на себя. – У нас в классе всего трое. В Саню – не могу, пробовала. Он хоть и умный, но такой квазиморда! Зубы во все стороны, волосенки жиденькие. Васенька – тот вообще не считается. Это все равно что в памятник Ленину влюбиться!
– Ленину?
– Ну да! У Васеньки уже плешь на полголовы, к последнему звонку – глядишь, совсем полысеет.
– А почему в памятник?
– А вы что, Ленина живьем видели?
Разговор с красневшим от каждого взгляда учителем тоже не удовлетворил Анжелику. Правда, она решила, что Митя в нее тайно влюблен. И это ее немножко утешило.
«Пускай помучается», – подумала она и задумчиво пошла вдоль заборов, выискивая, кому бы еще рассказать свой большой секрет.
Дверь в церковь была открыта. Анжелика одернула короткую майку, не доходившую до пупка, и вступила в прохладный сумрак.
Шла исповедь. Рядом с высоким отцом Константином, согнувшимся почти вдвое, стояла низенькая старушка Анна Марковна Фролова, которую для простоты звали Морковной, и рапортовала на всю ивановскую:
– Надумала я картошку окучивать. Благословите, батюшка!
– Трудитесь с Богом. А о грехах-то – что?
– Какие у меня грехи! Дожить бы до восьмидесяти! Там пенсию повышенную дают…
– Не в чем, значит, каяться? А я слышал, вы вчера у магазина Евдокию Павловну матом крыли и даже поколотили сумкой с продуктами. Разве это дело?
– Дуньку-учительшу? Как есть отлупила! А чего, спрашивается, ее окаянный Кузька мне всю ограду спьяну разметал?
– В этом он не прав, конечно. А вы не правы в том, что ругаетесь и деретесь. В ваши-то годы.
– Да ты, поди, на ухо туговат, отец мой? Я ж тебе толкую: забор он мой своротил!
Следом за Морковной подошла Анжелика и громким шепотом поведала, что страшно страдает от несчастной любви.
– Любовь никогда не бывает несчастной, – возразил отец Константин, и Анжелика приоткрыла рот. – Потому что ничего не хочет для себя. Единственное ее желание – чтобы любимый был. И он есть. Чего же еще?
– Чтобы он был
– В тебе говорит желание обладать. Но любовь – это, наоборот, жажда отдавать. Значит – то, что с тобой, не любовь.
– Но сердце-то болит!
– А отчего болит? От обиды? От того, что на твое «хочу» нет немедленного «на», как в детстве? От уязвленного самолюбия? То есть, как ни крути, от самого себя. А любовь – это когда о себе вообще не помнишь.
– Такое только в кино бывает, – покачала головой Анжелика. – И потом – это же опасно! Так недолго и потерять себя!
– Если бы недолго! Нет ничего более живучего, чем наша самость, наше цепляние за свое «Я», затмевающее весь мир. Зато когда хоть на минуту удается о себе забыть – это такое счастье, такая свобода! Если б ты знала!
– Ой, нет. Это какое-то очень странное счастье. По мне, так счастье – это чтобы любимый тебя любил. И всегда был рядом.
– Да ведь именно так оно и есть, – почти про себя проговорил отец Константин, и Анжелика поняла, что это он уже о чем-то своем.
Глава восьмая
Настя
В воскресенье утром в Митине появилось новое лицо. Выйдя в начале службы из алтаря, отец Константин с удивлением заметил, что вместе с тремя старухами и круглым пенсионером Гавриловым на него смотрит незнакомая девочка.
Судя по всему, она была сильно старше Анжелики с Дашами, но назвать ее иначе как девочкой – язык не поворачивался. Настолько бесхитростным был ее взгляд: без двойного дна, без этой вечной оглядки на себя, обеспокоенности своей персоной. Так глядеть на мир умел еще разве что Минкин.
Лицо ее – без единой правильной черты – поражало. Движение, дышавшее в нем, было не оживлением, не переживанием, не живостью характера, а самой жизнью. И отец Константин вдруг с ужасом обнаружил, что все другие лица, обращенные к нему из полумрака, – мертвы, как выдернутые из розетки приборы: жми на любую кнопку – ничего не сработает.
Это мучительное видение длилось несколько секунд. Страшным усилием он вернулся обратно, к своему привычному взгляду, и увидел застывших, потемневших, безжизненных, но все-таки не безнадежных людей.
– Откуда ты? – спросил он на исповеди.
– Из деревни, – улыбнулась девочка. – Ее тут называют деревней дураков. Знаете? Через лес, за речкой.
Потом, отвечая на его расспросы, не очень охотно, но без показной скромности, она рассказала, что приехала недавно, работает добровольцем, и вся работа заключается в том, чтобы жить вместе с больными людьми, общаться и немножечко помогать.
Церковный староста Гаврилов, внимательно подслушивавший их разговор, мрачно качал головой, возводил очи горе, хватался за сердце – в общем, всем своим видом выражал крайнюю обеспокоенность, переходящую в протест.