Деревья-музыканты
Шрифт:
Карл, все еще стоявший с опущенной головой, решился наконец поднять глаза на своего собеседника. Он чувствовал в нем спокойную силу, проницательность, мудрость и здравый смысл.
— Все же есть надежда, что хунфоры не будут разрушены, — продолжал он, — очень слабая надежда, но надо надеяться... Там, в столице, нашелся человек, который поднял голос в вашу защиту. Он выступил против священников, проводящих кампанию отречения... Я подумал: если крестьяне узнают об этом, они воспрянут духом. Быть может, вы не умеете читать, но я принес вам эту газету в подтверждение своих слов... Спасибо за ваш прием, спасибо за все. Мне пора идти. Клочок газеты не бог весть что, да
Буа-д’Орм протянул руку, осторожно, любовно взял печатный листок у Карла Осмена. Тот молча ушел, оставив старика в глубоком раздумье.
XII
Гонаибо проснулся очень рано. Утро было ясное, свежее, и ночь принесла ему отдых. Уже давно он не чувствовал себя так хорошо. Накануне он обегал все окрестности, наблюдая, прислушиваясь к разговорам, к пересудам. Больше чем когда-либо он избегал крестьян, хотя ему и пришлось действовать заодно с ними во время похода за похищенными предметами водуистского культа. Он отчаянно стремился сохранить свою одинокую независимую жизнь среди растений и животных под бескрайним небом, на поросшем травою берегу озера.
Ему приснилось, что он идет по большому голубому лугу, цветы на нем серебряные, а шерсть у животных похожа на белые хлопья. Жизнь — какое это чудо! За последние дни Гонаибо был лихорадочно возбужден, сердце его тревожно билось, но, увидев пришельцев собственными глазами, он успокоился. Утром он проснулся такой же веселый, как в светлые дни своей былой беззаботности: его ноги так и просились скакать, из горла неудержимо рвалась песня. Детство! Своенравная пора, когда по жилам у нас словно струится ручеек с проворными рыбками, заря жизни — предвестница грядущего дня... Будущее покажет, что наша страсть к разрушению, наша лихорадочная деятельность, наши столкновения, наша застарелая или вновь вспыхнувшая ненависть — все это следствие переходного возраста, животного состояния людей, в душе которых подлинная человечность еще не пришла на смену стадному безумию... И когда человеческий разум освободится наконец от ненависти, звериных инстинктов, крови, притворства, насилия или бесплодных мечтаний, жизнь станет вечным детством, пылким, восторженным и счастливым.
— Скажи, предок, — спросят потомки, — ведь было время, когда ты рыскал по лесам, как дикий зверь?..
— То был не я, это происходило до меня, — ответим мы.
— Скажи, предок, ведь было время, когда ты обращал в рабство себе подобных?
— То был не я, это происходило до меня, — повторим мы.
— Скажи, предок, — спросят опять потомки, — ведь было время, когда ты жирел, питаясь потом себе подобных! Когда человек эксплуатировал человека, когда человек был хозяином, господином другого человека!..
И мы опустим голову, звери мы этакие!
Гонаибо с ручной змеей, обвившейся вокруг его плеча, шел среди кустов такой же легкой поступью, какой шествуют дни и ночи, в руках он держал флейту, на устах его была песня... Здравствуй, пчела! Привет тебе, сверчок, что стрекочешь возле кочки! Здравствуй, солнце, трава, птица, черной точкой мелькающая в небе! Здравствуй, перышко, облако, вода, воздух, камень, веточка, — всех вас приветствует Гонаибо, мальчик с ручной змеей! Сын дождя, земли и ветра шлет вам улыбку!
Гонаибо уселся на своем любимом месте, на вершине холма. У его ног вилась белая дорога, за спиной, уходя к берегам озера, зеленела поросшая кустарником саванна. Он приставил флейту к губам и извлек из нее нескончаемую вереницу звуков...
Вдруг он умолк. Что там такое? Блики солнца на траве? Фигуры, рожденные игрою воображения? Нет, конечно. Он вскочил и бросился со всех ног по гребню холма, заслонив рукой глаза от солнца и миражей. Чем дальше он бежал, тем яснее все видел. Там... возле дороги, на лугу, плоском, как ладонь, было шестеро темных всадников.
Гонаибо замер на месте. Да, у своих ног он действительно увидел шестерых всадников, шестерых всадников в шлемах и сапогах. Они скакали по лугу, вооруженные длинными палками. Ну и наглецы! Они били шестами по траве, и казалось, что-то бросали в нее, как будто мяч... И то ехали шагом, то мчались галопом, гоня этот круглый предмет по направлению к двум финиковым пальмам, которые росли неподалеку от дороги, вздымая к небу свои перистые ветви и кисти желтых плодов. Гонаибо растянулся на земле, судорожно вцепившись руками в траву. В нем клокотал гнев. Несколько минут он наблюдал за белыми людьми, за этими нахалами, которые играли у края дороги. Схватив затем пращу, он старательно прицелился и изо всех сил метнул камень. Один из всадников поднес руку к виску. Игра прекратилась, пятеро остальных пришельцев окружили раненого. Гонаибо не переставая метал в них острые камни...
Землемер Поль Аселом прибыл на место около девяти часов утра. Он спрыгнул с лошади и помог сопровождавшему его парню снять поклажу с мула: угломер, вешки, рулетку и прочие инструменты. Прибежал Шаван Жан-Жиль, работавший неподалеку на своем поле, и стал наблюдать за землемером. Они уже встречались прежде, немало времени тому назад, после смерти Константена Жан-Жиля. Поль Аселом проверял тогда, правильно ли стоят межевые столбы. Его прислал городской богач, оспаривавший участок у Шавана. Шаван прогнал незваного гостя здоровенной узловатой дубиной, и только благодаря своему быстроногому коню Поль Аселом избежал расправы. С тех пор он больше не возвращался в эти края.
— Что вам тут нужно?
Землемер не ответил. Он немного отошел в сторону, но все же продолжал разматывать рулетку. Тем временем явилась Шантерель, жена Шавана: она принесла мужу флягу с горячим кофе. Шаван кратко рассказал ей, как обстоят дела.
— Ступай предупреди отца Буа-д’Орма и всех, кого повстречаешь. Да поживее!
Шантерель проворно убежала. Жуаез Питу, шедшая на поле окучивать бататы, тоже остановилась. Кто просил приезжать этого землемера? Вскоре появились Силаме Силлабер и Мондестен Плювиоз, ехавшие за водой. Остановились и они.
— Что случилось?
У обочины дороги собирался народ.
— Если он отказывается отвечать, значит, его послали белые, — заявила Жуаез Питу.
Толпа увеличивалась. Землемер с беспокойством поглядывал на крестьян, прислушиваясь к их гневным голосам. Шантерель вернулась с целым отрядом мужчин, женщин и детей.
— Ну, понятно, его послали белые! — повторяли люди.
Шантерель не нашла отца Буа-д’Орма, но она предупредила генерала Мирасена и Аристиля Дессена. Один из них непременно придет. Потеряв терпение, Мондестен подошел к землемеру.