Деревья-музыканты
Шрифт:
Тут хор громко запел духовный гимн, звучавший как григорианское песнопение, гимн величественный и светлый:
Божье созданье, о! Божье созданье, о! Яростный бык приветствует нас!Буа-д’Орм выступил вперед с кувшином в левой руке и с декой в правой, его белые одежды сверкали в прозрачном свете утра. За главным жрецом шла Клемезина Дьебальфей, неся длинный железный трезубец и две связанные веревкой корзины. Буа-д’Орм побрызгал водой вокруг и затем смочил голову быка, который, несмотря на путы, бил копытами. Взгляд, которым обменялись жертвенное животное и главный жрец, был исполнен неизъяснимой кротости. Бык нагнул голову и замычал. Взяв тогда корзины из рук старухи Дьебальфей, жрец установил их
Старый воин шел горделивой походкой, выпятив грудь. Он держался, как гладиатор на арене, у его шеи развевались концы красного платка. Он пожал руки окружающим, на лбу его залегли глубокие складки. Со вчерашнего дня генерал Мирасен пребывал в трансе: в него «вселился» Собо-Наки-Дахоме — страшный бог грозы и бури, на камне которого стояло святилище. Вдруг он подпрыгнул и, вскочив на спину быка, выхватил трезубец из рук Клемезины Дьебальфей. Почувствовав на себе седока, бык рассвирепел, жилы на его шее вздулись, и, гневно мотнув головой, он разорвал веревку, которой был привязан к дереву, Собо-Наки в образе генерала Мирасена уцепился за шею чудовища и схватил конец веревки, обмотанной вокруг его ног. Раздался многоголосый крик. Встав на дыбы, пасхальный бык глухо замычал. Толпа отшатнулась,
— Дурной знак! — говорили люди.
Генерал Мирасен был, конечно, еще крепкий, бодрый старик, но тут он совершенно преобразился. Он казался богом войны, не ведающим ни страха, ни слабости, — такая ярость обуяла этого вспыльчивого человека. Собрав все силы, он пытался перехватить веревку левой рукой, чтобы взять трезубец в правую и нанести быку смертельный удар. Веревка на ногах разгневанного быка понемногу перетиралась. Капли пота выступили на лбу генерала Мирасена, он что-то гневно бормотал сквозь зубы, выпрямившись на спине зверя. Но обезумевший бык отказывался признать власть Собо-Наки-Дахоме.
— Нет!.. Так не полагается! Господь не допустит этого! — восклицала Анж Дезамо.
Она безостановочно плясала со вчерашнего дня, оказавшись во власти Мамбо Нанан, королевы небес, богини всех храбрецов и матери лоасов-воинов, единственной богини, которая наряду с Собо-Наки имела власть над пасхальным быком. Вне себя от бешенства, бык метался по двору. Мамбо Нанан придавала лицу Анж Дезамо выражение неукротимой энергии. Ей вытерли лицо полотенцем и дали выпить несколько глотков оршада. Испустив хриплый крик, Мамбо Нанан прыгнула на круп быка. Генерал Мирасен держался за веревку и что-то кричал, чудом сохраняя равновесие. Бесноватая взяла у него трезубец. Генерал ухватился за рога и, собрав все силы, вздернул голову быка к небу. Шейные позвонки хрустнули. Бык сделал отчаянный скачок. Мамбо Нанан сидела на нем верхом, прижав ноги к брюху, и безжалостно ударяла трезубцем по горлу животного. Брызги крови падали на толпу, которая запела хором:
Божье созданье, о! Божье созданье, о! Яростный бык приветствует нас!Люди кружили вокруг быка, который продолжал прыгать с обоими одержимыми всадниками на спине. Мамбо Нанан наносила ему удар за ударом. Алая кровь хлестала из шеи быка и фонтаном била к небу, разлетаясь во все стороны. Посвященные, опьянев от радости, затянули гимн смерти. Животное упало на колени. Тогда окружающие стали подходить один за другим к пасхальному быку, который умирал с высоко поднятой головой. Они погружали руки в огромную рваную рану на его шее, затем воздевали их к небу.
Солнце уже поднялось над косматыми вершинами деревьев. В одеждах, окропленных кровью, обезумевшие люди качались из стороны в сторону под быструю дробь барабана. Вдруг Агуэ Арройо, Атшассу по прозвищу Уж, Локо Азагу, по прозвищу Светлый, Белый Щеголь, секретарь Ти-Данги Дорво, Азака Меде, мамаша Се и множество лоасов-охотников устремились к оросительному каналу, проложенному неподалеку, и бросились в него одетыми.
Когда промокшие до нитки купальщики вышли на берег и двинулись обратно в сопровождении толпы крестьян и горожан, появился бегущий со всех ног начальник округа Жозеф Буден. Он был в разорванной одежде, с непокрытой головой, еле переводил дух и казался помешанным. Его глаза дико блуждали, но по всему было видно, что это не просто одержимый. Он остановился во дворе хунфора, возле камедного
— Он не умрет, — заявил Буа-д’Орм, — но кара небес ужасна... Я бессилен против воли лоасов, ведь я всего-навсего их служитель. Но я помолюсь. Молитесь и вы все за нашего брата Жозефа Будена!.. Просите невидимых, чтобы они дозволили мне освободить его! Молитесь! Возносите молитвы из глубины сердца!..
Каждый год разыгрывались подобные сцены, во время которых люди, оскорбившие богов своих предков, жестоко истязали себя. По толпе снова пробежал ропот: Пресильен Пьер, отсутствие которого в храме было замечено еще вчера, в свою очередь, бегом пересек двор. Он разорвал на себе одежду, бросился полуголый в покрытый шипами куст на берегу канала и стал судорожно кататься по колючкам. Медленным твердым шагом Буа-д’Орм вернулся в святилище вместе с теми, кто был «избран богами», — с людьми, обрызганными кровью пасхального быка, но еще не получившими посвящения. Им надлежало сосредоточиться и до посвящения пробыть неделю взаперти. Во время своей мистической беседы с лоасами они услышат в сердце своем голос неба и познают неизреченные тайны. Возможно даже, что лоасы предстанут перед ними в какой-нибудь зримой оболочке. Они могут увидеть, например, священную змею и других божественных животных.
XIV
Какой-то путник шел вразвалку, направляясь к озеру. Он с наслаждением вдыхал запах сена, стоявший над саванной, прислушивался к птичьему гомону и окидывал восхищенным взглядом травянистую степь, словно впервые открывал ее. Это был высокий рыжеватый негр с подвижным, суровым лицом, как видно, человек простой, но бывалый. Он опустился на камень у самой воды и довольно долго просидел на одном месте. Он рисовал пальцем круги по зыбкой поверхности озера, с каким-то наивным удовольствием смотрел на свое отражение и, как говорится в песне, переглядывался с русалками.
Распластав крылья, королевский фламинго — розовая пушинка на лазурном фоне неба — парит высоко над озером, где пробуждается жизнь. Пернатое племя занимается утренним туалетом в камышах, плещется или чистит клювом перышки птенцов. А маленькие ящерицы уже скользят по земле, отыскивая укромный уголок, чтобы принять солнечную ванну.
Человек, сидевший на берегу, принялся бросать камни в озеро, да так, что они несколько раз подпрыгивали, скользя по поверхности воды. Гонаибо исподтишка наблюдал за ним. Незнакомец расстегнул ворот рубахи из сурового полотна, чтобы грудь его обвевал утренний ветерок, который резвился, прыгал и шелестел в кустах. Ветер чуть было не унес шляпу путника, лежавшую на земле, соломенную широкополую шляпу, немного обтрепанную по краям. Не тут-то было! Человек как раз вовремя придержал ее ногой, иначе бы она улетела. Гонаибо, сын озерного края, подошел ближе, чтобы разглядеть высокого парня, который вел себя здесь как хозяин. Всего несколько метров разделяло их. Человек с тревогой обернулся, затем, видимо успокоившись, продолжал игру.
Камешки, пущенные им, с легким свистом пролетали по воздуху, один, два, а то и три раза касались поверхности озера и, бултыхнувшись, падали в воду. В прибрежных зарослях поднялся переполох. Несколько птиц испуганно улетело прочь. Но мало-помалу наступила тишина. Незнакомец, по-видимому, вовсе не интересовался жившими здесь пернатыми и иными существами, он и бровью не повел, когда из-под ног Гонаибо скатился камень. Казалось, ему хочется одного — побить собственный рекорд: он старался с размаху бросить плоскую гальку так, чтобы она сделала четыре или пять рикошетов. Он легко подпрыгивал на левой ноге, отставив правую, и — бац! — бросал свой метательный снаряд. Вдруг человек подскочил к кусту, в котором притаился Гонаибо. Тот отпрянул. Слишком поздно! Железная рука ухватила его за лодыжку и рывком подтянула к себе.