Деревянный ключ
Шрифт:
Марко замотал головой, как лошадь, одолеваемая оводами, и простонал:
— Умоляю, не надо!
Тара отпрянула.
— Ты святой? — спросила она с какой-то новой интонацией. — Или связан обетом?
— Я грешник. И я слаб, поэтому прошу — не надо меня больше мучить!
— Но почему? Ужели я так тебе не нравлюсь?
— Очень нравишься. Потому это и неправильно! — вскричал Марко. — Ты же меня не любишь! А отстоя вместо вина я не хочу…
— Знаешь, мне кажется, что уже люблю, — задумчиво проговорила Тара. — Прости за эту жестокую игру! Но я должна была кое в чем убедиться. — Она вдруг опустилась на колени и поцеловала ему руку. — Позволь мне помыть тебя! Как позволил бы матери. Пожалуйста!
Марко приснилась красивая женщина, с волосами, убранными под синее покрывало, из-под
Марко открыл глаза. Тара в своем мужском одеянии спала, положив голову ему на колени. Сон ее был непокоен — грудь то замирала, то начинала учащенно вздыматься, тени зрачков то и дело пробегали под веками, как рыбы под тонким льдом. Завитки волос прилипли ко взмокшему лбу и сделались темными. «Когда мы сюда пришли, тут стоял могильный холод, а нынче жарко, как в кузне. Неужто мы проспали до полудня?» — подумал Марко. С трудом оторвавшись от лица Тары, он перевел взгляд на часы, стоявшие на полу. Хозяйка дома вчера перенесла их сюда из атрия. Часы представляли собой бронзовый барабан диаметром в локоть. Наверху у него была тарелка с двадцатью четырьмя индийскими цифрами, посреди торчал черный гномон в форме обелиска высотой с вершок, а по наружному кругу равномерно двигалась маленькая ладья, в которой стоял египетский бог Амон-Ра с бараньей головой, меж рогов которой крепилась масляная лампада с шарообразным стеклянным колпачком, — других источников света в потайном помещении не было. Увидав вчера эту изящную диковину, Марко счел ее арабской клепсидрой,[44] но Тара сказала, что нет — принцип действия часов иной, механический, но в подробности вдаваться не стала. Юноша, лишь однажды слыхавший о чем-то подобном — про часы Гербёра д’Орийяка, Папы Сильвестра II — и не особенно веривший в их существование, затруднился в полной мере выразить свое восхищение, но Тара пренебрежительно махнула рукой и заявила, что это-де пустяк, детская игрушка, вот когда он увидит астрономические часы, которые они сооружали вместе с отцом двенадцать лет, тогда сможет восхищаться сколько угодно. А эти — она смешно наморщила носик — отстают на две минуты за сутки, но как ночник годятся.
Сейчас тень от обелиска наползала на цифру 3, а значит, была глубокая ночь. Марко обеспокоенно шевельнулся, и Тара тотчас вскинулась.
— Что случилось? — совершенно бодро спросила она.
— Ко мне приходила во сне мать. — Марко попытался подняться, но нижняя часть тела от долгого сидения сделалась как каменная, и он принялся, охая, растирать бедра и колени.
— Что она сказала? — поинтересовалась Тара, глядя на часы.
— Я не знаю. Она говорила на непонятном языке. Но, похоже, хотела предупредить о какой-то опасности.
— И я даже догадываюсь, о какой именно. — Тара протянула Марко руку, и он встал на подгибающиеся, теперь уже словно набитые колючим сеном, ноги.
— Ты полагаешь, что?… — Не договорив, Марко проковылял к дверце, через которую они проникли в тайную камору, распахнул ее — и его словно бы наотмашь ударили по лицу раскаленной жаровней. Затрещали брови и ресницы, мгновенно обгорел пушок на щеках. Марко вскрикнул и захлопнул дверь. При виде его порозовевшей физиономии Тара не удержалась:
— Ты похож на опаленного поросенка… — Впрочем, она уже доставала из-за пазухи какой-то флакон. Отирая Марко лицо смоченным платком, отчитала с материнской интонацией: — Совершенно не обязательно лезть в пекло, чтобы понять, каково в нем, дурачок!
— Но что же делать? — смятенно пролепетал Барабассо, более пораженный ее спокойствием, нежели перспективой неминуемой гибели. — Мы же здесь вот-вот задохнемся!
Вместо ответа Тара отошла в дальний угол и ударила по мраморной панели носком башмака. Та отозвалась гулким, пустым звуком.
— Задохнуться нам не грозит. А вот помокнуть придется порядочно. Пока все не прогорит. Здесь выход в подземную цистерну.
Помню, когда прочитала этот кусок рукописи, осенило — он же писал свою Тару с меня! И тут же приличная женщина, у которой был муж, дети и дом,
— Ужели всю жизнь теперь так и придется жить пантеганом? — вздохнул Марко, закончив излагать Таре историю своей жизни.
Они уже так долго сидели на камне, прижимаясь спинами друг к другу, что обсохли бы, кабы от наружного жара водохранилище не превратилось в баню.
— А кто это? — спросила Тара.
— Это такая двужилая крыса. Чуть что — ныряет в канал. Говорят, она может дышать под водой.
Он почувствовал, как Тара дернула плечиком:
— В жизни есть вещи, ради которых и не в такое нырнешь. Вот ты зачем оказался здесь?
— Из-за отца, я же рассказывал. А твои родители живы?
— Отец. — В голосе Тары прозвучало благоговение.
— Но он ведь не знает, что ты…
— Конечно, знает. Весь город знает.
— Вот почему ты живешь одна!.. Он тебя прогнал, проклял?
Тара фыркнула:
— Вот еще! Мы с ним прекрасно ладим и понимаем друг друга. А живу… жила отдельно потому, что ему нужны уединение и покой. Он — великий мыслитель.
— Прости, но я никак не могу взять в толк…
— Хорошо, я объясню… — В этот момент сверху донесся сильный треск и следом за ним — грохот. — Крыша обвалилась. Теперь уже недолго ждать, — бесстрастно констатировала Тара и продолжила: — Мои предки пришли в Византию из Персии несколько веков назад, а туда, говорят предания, они попали из самой Индии. Так это или нет, но имена мы носим индийские. Хотя в самой древней легенде моего племени утверждается, что в Индию оно переселилось из Вавилона, то есть опять-таки из Персии. Как бы то ни было, сейчас наших можно встретить на протяжении всего Шелкового Пути вплоть до Египта. В старину наш народ владел таинствами священного музицирования, танца и астрологии — именно мы вернули вавилонянам трактат «Энума Ану Энлиль»[45] — почти две тысячи лет назад!..
— Я читал его по-гречески! — в волнении воскликнул Марко.
— …и многое-многое другое. То было время нашего величия… — сказала Тара с горечью. — Но постепенно мы превратились в жалкое племя барышников, плясунов и уличных гадалок. Про нас помнят, да и то уже мало кто, что мы принесли сюда благородную игру циканон,[46] столь любимую ныне знатью.
Она замолчала так, словно потеряла в темноте нить своего повествования. Марко предупредительно кашлянул и задал наводящий вопрос:
— Ты упомянула, что твой отец — мыслитель.
— Да, — отозвалась Тара. — Среди нас осталось ничтожное число хранителей прежнего знания. Мой отец, здесь его зовут Деодан, из тех, кто сохранил и приумножил учение о языке звезд и путях небесных тел. Моя мать, Дали, владела в совершенстве искусством танца и пения. Она была гораздо красивее и лучше меня.
— Трудно поверить, что можно быть прекраснее тебя! — пылко возразил Марко и порадовался, что Тара не может увидеть, как он заливается краской.
— И тем не менее, это так. — В голосе девушки он услышал улыбку. — И это стало причиной наших несчастий. Мой отец был мистиком[47] кесаря Андроника{29} еще в ту пору, когда тот пребывал в душевном здравии. Андроник в молодости был похотлив, как козел, а захватив власть в шестьдесят лет, наградил рогами сотни мужей.
— Что это означает?
— Он позволял им охотиться на оленей в своих заповедных лесах, а сам тем временем наносил визиты женам. Поэтому отец старательно прятал от его алчущего взора мою мать. Но не уберег — Андроник прослышал о красавице Дали и однажды, буйный и пьяный, как Дионис, вторгся в дом отца и изнасиловал мать у него на глазах. Так я появилась на свет.
— Так ты — дочь кесаря! — Марко резко повернулся к Таре.
Она покосилась на него через плечо:
— Я — дочь Деодана. Все лучшее во мне от него. И это он не позволил матери вытравить дитя. Хотя, истины ради, дурная кровь дает о себе знать…