Держава том 2
Шрифт:
И снова вечером на вокзале Аким попрощался с грязнущим от шоколада и угольной копоти питерским «чилдраном», и утром поприветствовал московский пивной Шаболовский завод.
«Ждут, когда поручиком стану, чтоб вывеску сменить», – улыбнулся он.
Из номера гостиницы Аким позвонил капитану Джунковскому и попросил заказать восемь билетов на спектакль: «Три нам, а пять – Натали с родителями и чете Кусковых», – рассчитал он.
К его безмерному горю, Натали по-прежнему телефон не брала, а немного растолстевший
Велев ему передать Бутенёвым-Кусковым билеты, Рубанов поехал в театр.
На спектакле был полный аншлаг, и завзятые московские театралы с недоумением взирали на пять свободных мест. А так как Москва – это большая деревня, то по театру пополз слух, что жена питерского генерала попросила у генерал-губернатора лишние билеты, чтоб по сторонам никто не сидел.
«Ну уж эти питерцы… То-то они Кутузову памятник у себя поставили».
– Чего это на нас все косятся? – шептала подруге Любовь Владимировна.
– Да обсуждают мою шубу с искрой – песцовая или собачья, – рассмеялась Ирина Аркадьевна, с недоумением оглянувшись по сторонам, и развернула программку.
– Сатина играет сам Станиславский, – зашептала подруге. – Луку – актёр Москвин, Барона – Качалов, Настю – знаменитая Книппер, а Ваську Пепла – Леонидов.
Аким краем уха безразлично слушал, кто – кого играет, и всё надеялся, что Натали придёт на спектакль.
Но поднялся занавес, показав убогие декорации пьесы, а места оставались свободными.
– Какой ужас, – шептала Ирина Аркадьевна. – Что за реквизит. Обшарпанный стол, табурет, топчан за занавеской, маленькое оконце и дрова на полу.
– Маман, ты не видела комнату Тютчевой после приезда пожарных, – резонно заметил Аким, – потеряв всякую надежду на приезд Бутенёвых.
– Это не Зимний дворец, а ночлежка, где живут босяки, – шептала в ответ Любовь Владимировна.
После первого действия зал гремел овациями и ревел: «Браво-о».
«Пожарных скачков наняли», – попробовал развеселить себя Аким.
После второго действия стоял и вовсе неимоверный гвалт, особенно, как на сцену вышел автор в демократической чёрной косоворотке и с папиросой в зубах.
Народ рыдал от восторга, когда спившийся ворюга провозгласил, что человек – это звучит гордо…
– Гениальный монолог, – шептала Любовь Владимировна, – зайдясь от вопля: «Браво-о», – после слов странника Луки: «Во что веришь, то и есть. Если истина разрушает приятную иллюзию, будь она проклята».
Ирине Аркадьевне спектакль категорически не понравился.
– Бессмысленная вещь с глупой философией… Это не Чехов: «Прав был Сипягин, – вспомнила убитого министра. – Чёрный ворон России, – глянула на кланяющегося драматурга с папиросой в зубах. – Принципиально брошу курить», – решила она.
Перед отъездом в Петербург Рубанов вновь навестил Бутенёвых, но повторилась старая история. Начавший жиреть швейцар, нагло топыря губы, вновь стал бурчать,
«Нет, следует объясниться и поставить все точки над «и»», – решил Рубанов, с удовольствием припечатав наглеца к стене.
Пока тот крутил башкой, соображая, где он и какой сейчас день и год, Аким не спеша поднялся на второй этаж и позвонил.
Дверь распахнул сам Бутенёв.
– Заходи, заходи, – обрадовался Рубанову. – Все куда-то в гости уехали, – закашлял он. – А тебя пускать не велели, – улыбнулся Акиму. – Дело молодое, сами разберётесь… Мы тоже, по молодости, будь здоров как с Верой Алексеевной ссорились, а всю жизнь вместе прожили, – пригласил гостя в комнаты.
Через час, когда Аким собрался уходить, Бутенёв крепко пожал ему руку.
– Будешь на войне, ничего не бойся… Там всё может быть… Ты, брат, как придётся умирать, шути над смертью.., она и не страшна будет…
Вечером Константин Александрович сознался домашним, что принимал Рубанова.
Проплакав всю ночь, Натали решила, что если он придёт ещё раз, следует сначала убить его, а потом простить. Довольная понятной только ей логикой, под утро она уснула, и ей сладко снилось, что взявшись за руки, они с Акимом куда-то идут… Кажется, к восходящему красному солнцу…
____________________________________________
Новый 1903 год Рубанов-старший встретил безрадостно.
«Это, наверное оттого, что с Сипягиным в закусочную не сходил, – вздыхал он. – Да ещё выпало генерал-адьютантское дежурство, аккурат на Рождество. А праздничное дежурство, как известно, лёгким не бывает».
К обеду прибыли почти все Романовы поздравить главного родственника и его супругу. Приехала даже Мария Фёдоровна, хотя недавно у неё с невесткой вышла размолвка не понять уже, по какому поводу, и Николай, мечась «между двух огней», как написал потом великому князю Сергею, старался примирить мама и Алекс.
Чтоб до сына дошло, какая она бедная, одинокая и разнесчастная мать, Мария Фёдоровна стала вспоминать своего мужа, отца ныне правящего государя, но все её воспоминания, как нарочно, скатывались к балам.
– Ах, какие балы были в моей молодости, – с лёгкой грустью покачала головой. – Особенно любила так называемые, цветные балы… Это, конечно, давняя традиция. Белые балы для впервые выходящих в свет девиц или розовые – для молодожёнов. Но 24 января 1888 года, как сейчас помню, в Зимнем состоялся изумрудный бал. Я назвала его так, потому что зелёный – цвет надежды. Бальные платья зелёных оттенков и изумруды, подчёркивали красоту женских лиц. А в следующем году, – всплеснула руками, – 26 января, в Анничковом дворце был дан знаменитый чёрный бал. Инициатором цвета являлась не я, а мой супруг. Я лишь подхватила идею… Но вот по какой причине, забыла, – беспомощно обвела взглядом сидящих за столом великих князей с жёнами.