Держава том 4
Шрифт:
В обширном зрительном зале, как говорится, яблоку негде было упасть, хотя не все высокие киевские чиновники удостоились чести получить именные билеты в Оперу.
Фраки, мундиры и умопомрачительные женские наряды, как цветы в оранжерее, украшали ложи и партер театра.
Музыканты настраивали инструменты.
Чем-то недовольный капельмейстер, сжимая в правой руке палочку и временами угрожающе взмахивая ею, переругивался с вихрастым евреем-скрипачом, канифолившим смычок, которым, в свою очередь, стращал капельмейстера.
Но вот всё стихло и замерло.
Угомонились
Взгляды избранной публики благоговейно вперились в глубину слабо освещённой генерал-губернаторской ложи, где появился император с дочерьми.
Через несколько минут зазвучали начальные аккорды оперы, прерванные множеством громких голосов, кричащих одно слово: «Гимн!»
Офицеры в партере поднялись во весь рост и повернулись кругом, лицом к находившейся в конце партера генерал-губернаторской ложе.
Кричал почти весь зал. Музыка смолкла. Капельмейстер взмахнул палочкой, и музыканты поднялись со своих мест. Последним нехотя встал вихрастый скрипач.
Взвился занавес.
На авансцене живописно выстроилась участвовавшая в представлении труппа. По знаку капельмейстера хор, под звуки оркестра, торжественно грянул: «Боже, царя храни».
Весь зал начал подпевать.
Император медленно поднялся из кресла и замер, держа по швам руки и откинув вверх голову.
Взгляд его с люстры переместился к сцене и первому ряду, задержавшись на крупной фигуре своего премьера.
Председатель Совета министров глядел не на своего государя, а в сторону выхода из зала.
«Что, интересно, он там увидел?» – расслабился Николай, услышав заключительные аккорды гимна, и просунул левый локоть под эфес шашки.
– Ур-ра! – кричали сотни голосов.
У барьера вдоль оркестровой ямы столпились офицеры, и даже генералы.
Занавес опустили. Музыканты сели, держа наготове инструменты, чтоб начать оперную мелодию сказки.
Но крики не смолкали.
И по взмаху палочки капельмейстера, оркестранты вновь поднялись, и второй раз исполнили гимн.
Кулябко, чувствуя непонятную внутреннюю тревогу, приказал жандармскому чину в штатском вызвать Богрова, пока в театре творится тарарам.
– Дмитрий Григорьевич, что-то тревожно мне. Слетай-ка по-быстрому на свою квартиру и проверь, там ли твой гость или ушёл.
Исполнив поручение, Богров не смог сразу попасть в театр. Жандармский офицер в форме с погонами штабс-капитана, не пускал его – так как билет был надорван.
– Вызовите подполковника Кулябко, господин офицер. Я отлучался по его заданию.
– Ваша фамилия? – строго нахмурился вызванный из зала Кулябко.
– Штабс-капитан Банников, – щёлкнул каблуками офицер. – Вчера прибыл в Киев по личному приказу фон Коттена, для проверки агента Алентова.
– Да не кричите, капитан, – повысил столичного жандарма в чине подполковник. – Это и есть тот самый агент.
– Знаю! Ознакомлен с фотографией. Разрешите побеседовать с ним.
– Не разрешаю. И приказываю немедленно пропустить его. Что вы себе позволяете?
– Это вы что
– Вправе написать рапорт и подать его хоть фон Коттену, хоть генерал-лейтенанту Курлову. А сейчас приказываю пропустить в театр господина Богрова. Хотя вы и из столицы, но не лезьте не в своё дело, господин штабс-капитан, – не очень уверенно произнёс Кулябко, взяв под руку агента и провожая его в зал.
После второго акта Столыпин обернулся к своему адьютанту Есаулову, сидевшему через ряд за его спиной, и велел готовить автомобиль к отъезду:
– Третий акт самый короткий, – поднялся и распрямил затёкшую спину.
Увидев у барьера оркестровой ямы министра Двора Фредерикса и шталмейстера Потоцкого, подошёл к ним.
Растревоженный имеющими быть карами от столичного жандарма, Кулябко подозвал Богрова.
– Спектакль заканчивается, потому лучше езжайте домой контролировать заговорщиков. И, если столкнётесь, не задирайте приезжего офицера, – посоветовал ему подполковник, направившись к появившемуся в конце партера у царской ложи Спиридовичу.
«Столыпин здесь, – медленно идя к выходу, размышлял Богров. – Сам Столыпин… Ну пересплю за свою жизнь ещё с сотней женщин… Ну выпью ещё сто бочек коньяку… И всё!.. Уйду в иной мир… И никто не вспомнит обо мне… Никогда!.. Словно меня и не было на этой земле… А Я был… Я не умею сочинять стихи или прозу… Я не в силах что-нибудь создать… Но Я могу УБИТЬ… Как убил Пушкина Дантес… Как убил Лермонтова Мартынов… И об этих ничтожествах помнят…
А я не НИЧТОЖЕСТВО!..
И Я – МОГУ!
И обо Мне тоже будут помнить… Смерти Я не боюсь!.. Боюсь ЗАБВЕНИЯ!»
Повернувшись, уверенным шагом направился в сторону Столыпина, пробираясь между вторым и третьим рядами.
Встав напротив, выхватил браунинг, и без всяких эмоций, словно плохой актёр в дешёвом спектакле, дважды выстрелил в удивлённо глядящего на него ЧЕЛОВЕКА, а не червя, как сам.
Столыпин замер, медленно наклоняя голову и устремляя взгляд к кровавому пятну на груди.
Уже сквозь какую-то пелену он видел, как его убийца сначала медленно, потом быстрее и, наконец, бегом устремился к выходу. Увидел, как с шашкой наголо, прыгая по креслам, к убийце бросился Спиридович. Увидел, как стрелявшего в него человека у выхода из зала схватил за шиворот какой-то жандармский офицер и с силой ударил по лицу, затем ещё и ещё раз. Другой офицер старался спасти убийцу, вырывая из рук налетевших на него господ во фраках и мундирах… А затем взгляд его остановился на входящем в ложу императоре и Пётр Аркадьевич, прежде чем осесть в кресло и потерять сознание, махнул ему рукой, показывая, что здесь опасно и надо уйти, потому как может быть и второй убийца.