Держава (том третий)
Шрифт:
15 августа японское правительство решило, пока не поздно, соглашаться на условия России: «Заключайте договор, — получил Комура телеграмму из Токио. — В сложившейся финансовой ситуации Японии необходим мир».
В ночь на 16 августа российская делегация получила императорскую резолюцию: «Пошлите Витте моё приказание завтра, во всяком случае, закончить переговоры. Я предпочитаю продолжать войну, нежели дожидаться милостивых уступок со стороны Японии».
На заседании Витте сидел как в воду опущенный, и нервно комкал в ладонях какой–то листок: «Следовало отдавать Сахалин… Из–за какого–то ненужного России островка сорвутся мирные переговоры», — зачитал японской делегации последнюю волю
В совещательной комнате наступила тишина, нарушаемая лишь слабым хрустом мнущейся в ладонях Витте бумаги.
Розен нервно курил сигару.
Японцы, загадочные, как божки на рисунках, хранили молчание.
И в этой тишине, почти не нарушив её, неслышно поднялся Комура и тихо произнёс:
— Господа! — присутствующие затаили дыхание, боясь пропустить хоть слово. — Японское правительство, стремясь к восстановлению мира и к успешному окончанию переговоров, согласно на русское предложение о разделении Сахалина на две части без денежного вознаграждения.
Витте, краснея лицом и дрожа ногами, заикаясь, заявил:
— Я рад согласию японской стороны. Линия демаркации будет проходить по…, — поднёс к глазам не измятый — тот был уже в урне, а свежий гладкий, исписанный каллиграфическим почерком лист, — … пятьдесят градусов северной широты: «Написали бы — параллели, — с облегчением подумал он, чувствуя, как в душе поднимается радость от законченных, практически, переговоров. — Всё у них градусы на уме… И не сорок, а аж пятьдесят. Крепко в голову ударит и надолго запомнится», — пожав руку Комуре, вышел к ожидающей прессе.
Глядя на его красное довольное лицо и ослепительную «японскую» улыбку, все поняли — мир заключён, и услышали:
— Ну, господа, мир, поздравляю, японцы уступили во всём.
«Это ещё вопрос — кто кому уступил», — вышел следом Комура.
Август Максим Акимович проводил в Красносельском лагере. Просматривая газеты — не поверил своим глазам: «23 августа заключён Портсмутский мир. Россия признала за Японией преобладающие интересы в Корее. Уступила права на аренду Квантунского полуострова с Порт—Артуром и Дальним. Передала южную ветку Маньчжурской железной дороги со всем имуществом. И половину Сахалина». — Да что же это? При отмобилизованной полумиллионной армии и двух тысячах пушек вот просто так отдать врагу победу? Обескровленному уже врагу. И к чему тогда произносились слова: Не отдадим ни пяди русской земли», — засобирался в Петербург.
В столице встретился с генералом Драгомировым.
— Михаил Иванович… Донесли, что вы плохо себя чувствуете и лечитесь горилкой в Конотопе.
— Когда тут болеть. Страшные дела творятся у нас в государстве Российском, — пожали друг другу руки генералы.
— Михаил Иванович, милости прошу ко мне на пироги…
— Троцкий ещё будет? — улыбнулся старый вояка.
— Никак нет, ваше превосходительство. Шустов…
И видя, как от удивления генеральские брови поползли вверх, добавил:
— Коньяк. Не повредит здоровью такой собеседник?
— Як конь! Это я о себе, — засмеялся Драгомиров.
Уютно расположившись в кабинете, неспешно выпивали, и так же неспешно вели степенную беседу.
— Вот что граф Полусахалинский натворил, — закусив первую рюмку и отдышавшись, произнёс Драгомиров, насмешив хозяина.
— Эко вы ловко определение человеку дать можете, Михайло Иванович, — вытер выступившие от смеха слёзы Рубанов. — Зато графом стал… Руки императору, говорят, до локтей измусолил от счастья. Как же. Жидовка его графиней станет теперь.
— Такое у меня предчувствие, друг ты мой Максим Акимович, что последний раз с тобой выпиваем, — невесело улыбнувшись,
— Что, хотите завязочку завязать на шее? Так у вас там орден висит, — тоже невесело хохотнул Рубанов, прекрасно понимая, о чём говорит старый генерал.
— Давай, Максим Акимович, за дружбу, — поднял на уровень глаз рюмку Драгомиров и сквозь коньяк глядел на расплывающиеся контуры лица товарища. — И за добрую память, — остановил хотевшего что–то сказать Рубанова. — Армия наша крепка морально и физически, — перекрестился на икону. — Один из моих учеников, начальник штаба крупного подразделения в Маньчжурии сообщил, что мир там восприняли, мягко сказать, без энтузиазма. Поскольку, располагающиеся на Сыпингайских позициях войска глубоко эшелонированы и имеют в резерве более половины армейского состава, что предохраняет от неожиданного нападения врага, и обещает большие возможности в будущем наступлении. Хотя, какое с дедушкой Линевичем наступление? Грел бы старческие косточки на печке, так нет, армией руководить согласился. Старый чёрт. Армия сейчас омолодила свой состав и значительно усилилась технически: артиллерией, пулемётами, беспроволочным телеграфом. Фланги надёжно прикрыты… Воюй — не хочу! — не забыл наполнить рюмку. — А главное, не сломлен, в отличие от японской, дух Маньчжурской армии. Нас ждала только победа! Но Витя, по моему разумению, дезинформировал государя о ходе переговоров и убедил пойти на уступки японо–американскому шантажу. Поначалу уступил арендные права на Порт—Артур и Дальний. Южно–маньчжурскую железную дорогу от Порт—Артура до этого, как его, — пощёлкал пальцами, — Чанчуня. А также, все каменноугольные копи, принадлежащие этой дороге для её снабжения. За каким–то чёртом отвалил половину Сахалина с прилегающими островами… А ведь ему, для сохранения в руках России острова, достаточно было указать на финансовую невозможность Японии продолжать войну. На наращивание наших сил и на обескровленную японскую армию. И всё! Сахалин остался бы за нами целиком.
— А ещё лучше, Михаил Иванович, было бы и вовсе не заключать этот позорный мир, — разлил по рюмкам остатки коньяка Рубанов. — Скоро моё генерал–адьютантское дежурство… Подам государю рапорт об отставке со всех постов, — залпом выпил рюмку, до глубины души поразив свои решением товарища.
— Как в отставку? — оторопел тот.
— Обыкновенно! Выражу свой протест заключением этого позорного мира.
— Максим Акимович, одумайтесь, — от волнения даже перешёл на «вы» Драгомиров. — У государя почти не осталось верных людей. Я скоро уйду навсегда… И вы от него уходите. С кем он останется?
— Из Маньчжурии вскоре толпа генералов приедет. Выберет нового генерал–адьютанта.
— Да с этими генералами России лет двадцать пять не следует войны вести… Пока новые им на смену не придут. Военачальники, проигравшие одну войну, никогда не выиграют другую. В России много талантливых людей — учёных, писателей, музыкантов, а вот талантливых генералов в этот исторический период Бог России не дал. Сплошные посредственности, совершенно не понимающие солдата. И дорожащие не престижем России, а престижем своей карьеры…
Но Рубанова переубедить не сумел.
Заступив на генерал–адьютантское дежурство, с заранее написанным рапортом, он направился в кабинет государя.
В приёмной, из посетителей, находился лишь один человек — бывший адъютант великого князя Сергея Александровича, Джунковский.
— Здравствуйте, Максим Акимович, — поднявшись из кресла, по–военному коротко поклонился и протянул руку.
— Владимир Фёдорович, рад вас видеть, — пожал протянутую руку. — И уже полковник. Поздравляю. Какими судьбами здесь?