Державный плотник
Шрифт:
– То-то, Борис… И моя рука не поднимется бить тебя… Невдомек тебе за что?
– Мекаю, государь… Моя провинка…
– И моя… Коли б за разведчиками мы все двинулись тогда же, крепость была бы уже наша.
– Точно, государь… Маленько проворонили.
– Ну, грех пополам: ни я тебя не бью, ни ты меня… Помазанник не может творить неправду.
Утром 26 апреля русские были уже под Ниеншанцем и наскоро разбили лагерь.
Место было открытое, и шведы, опомнившись после ночного переполоха и потери бастиона, снова перешедшего в их руки, и приготовившись к отпору, тотчас же начали палить по русскому лагерю.
– Не доплюнуть до нас, - заметил Шереметев.
– Да и наши чугунные плевки не долетят до них, - сказал Петр.
– Надо послать главного крота с кротятами.
– Это генерала Ламберта, государь?
– Его. Пусть возведут траншею саженях в тридцати от крепости и строят батареи для мортир и пушек, что прибыли из Шлиссельбурга на судах, построенных за зиму Александром Данилычем.
Осадные работы начались…
А на другой день государь решил с достаточным отрядом отправиться на рекогносцировку к самому устью Невы, к выходу ее в море. Иначе могло так случиться, что, пока шли осадные работы, шведы явятся на своих кораблях к осажденной крепости, что они и делали каждую весну, и тогда русские очутились бы между молотом и наковальней.
– Помилуй, государь, - взмолился Шереметев, - тебе ли нести святопомазанную главу под выстрелы береговых укреплений?
– Если Бог судил мне вывести Россию из тьмы на свет Божий, меня не тронут вражеские ядра, - твердо решил Петр.
– Воля твоя, государь, - покорился Шереметев.
– Возьми и меня с собою, государь, - робко сказал Ягужинский.
– Ладно… Ты мне не помешаешь, Павлуша, - согласился царь.
– При том же твои глаза рассмотрят в море все лучше и скорее подзорной трубы.
Вечером 28 апреля государь посадил четыре роты Преображенского и три Семеновского полков на шестьдесят лодок и под самым убийственным огнем шведских береговых батарей пустился со своею флотилией вниз по Большой Неве.
"Прикрытые лесом берега, мимо которых плыла флотилия, - говорит автор "Панорамы Петербурга", - представляли любопытным взорам царя мрачную картину дикой и сиротствующей природы, коей самые живописные виды не пленяют взора, если он не встречает в них присутствия людей, оживляющего и пустыни. Не одни берега, но и все пространство, занимаемое ныне Петербургом и его красивыми окрестностями, были усеяны лесом и топким болотом; только местами, и то весьма редко, виднелись бедные, большею частью покинутые, деревушки, состоявшие из полуразвалившихся хижин, где жили туземные поселяне, промышлявшие рыбною ловлею или лоцманством, для провода судов, приходивших с моря в Неву".
Таковы были тогда те места, на которых раскинулась теперь шумная, с миллионным населением, с храмами и дворцами, окутанная паутиной телеграфных и телефонных проволок, горящая электрическим светом столица Петровой России.
"Уверив пустынных жителей сего лесистого края в неприкосновенности их лиц и имущества, снабдив их охранными листами и не видя на взморье ни одного неприятельского судна, - продолжает Башуцкий, - Петр возвратился на другой день в лагерь, оставя на острове Витц-Сари, или Прутовом, ныне Гутуевском, три гвардейские роты, для охранения невских устий". [84]
84
Панорама
– Я вижу, что Нарва дала нам хороший урок, - сказал царь, осмотрев осадные приготовления.
– Вижу, Борис Петрович, что ты не забыл сего урока, вижу…
– В чем, государь?
– спросил Шереметев.
– В том, что твой крот и кротята взрыли здесь землю не как под Нарвой, сии кротовые норы зело авантажны.
– Я рад, государь, за Ламберта, - поклонился Шереметев, - это дело его рук.
– Теперь сие осиное гнездо, - Петр указал на укрепления Ниеншанца, долго не продержится, а сикурсу [85] ожидать осам неоткуда: устье Невы я запечатал моею государскою печатью.
85
Сикурс - помощь.
Уверенные в неизбежном падении последнего шведского оплота на Неве, царь и Шереметев решили: избегая напрасного пролития крови, предложить коменданту Ниеншанца, полковнику Опалеву, сдаться на честных условиях, не унизительных для шведского оружия.
Осажденные, не зная, что они отрезаны от всего света, продолжали пальбу по русским траншеям.
– Они даром тратят наш порох и наши снаряды, - улыбнулся царь, напирая на слова "наш" и "наши".
– Да мы, государь, нашего пороху и наших снарядов еще нисколечко не истратили, - отозвался Шереметев.
– Тугенек ты мозгами, Борис, - покачал головою государь, - не сегодня-завтра осиное гнездо будет наше, а в оном и все наше: и порох, и снаряды, и пушки… Обмозговал теперь мои слова?
– Да, государь, - улыбнулся и Шереметев, - теперь и моим старым мозгам стало вдомек.
– Так посылай скорей трубача с увещанием сдачи на аккорд.
Послали трубача.
Едва он подошел ко рву, отделявшему крепость от сферы осады, и затрубил, махая белым флагом, как канонада из крепости скоро умолкла и через ров был перекинут мост.
Скоро трубач скрылся за массивными воротами цитадели.
Нетерпеливо ждет государь возврата трубача. Ждет час, ждет два. Трубач точно в воду канул.
– Что они там?
– волновался государь.
– Писать, что ли, не умеют?
– Видят, государь, смерть неминучую, да не одну, а две, и не знают, государь, котору из двух избрать, - сказал Шереметев.
– Какие две смерти?
– спросил Петр, гневно поглядывая на наглухо закрытые ворота цитадели, откуда, как из могилы, не доносилось ни звука.
– Как же, государь: коли ежели они сдадутся на наши аккорды и отворят крепость, то их ждет позорная гражданская смерть, может быть, на плахе. Ежели же они не примут наших аккордов, то отдадут себя на наш расстрел.
– Последнее, чаю, ближе, - согласился Петр.
– Видимо, государь, смерть неминучая; а кому ж не хочется оттянуть смертный час?
– Но мне опостылело оттягивать приговор рока, - решительно сказал государь.
– Если они к шести часам не ответят согласием на наши аккорды, то я прикажу громить крепость без всякой пощады, камня на камне не оставлю.