Державный

Сегень Александр Юрьевич

— Да где ж она деревянна? — удивился государь. — Губа как губа, наиобыкновеннейший гриб, только с причудами.

— Деревянный у меня! — сказал Лапоть. — Вот!

Появилось и его произведение. Тут все подивились искусству резчика. Безделица, а как славно выточена!

— Ну, добро, христиане, — молвил государь со смехом в голосе. — Не буду вас казнить, буду миловать. Чего желаете в ответ на поминки принесённые? Ты, грамотей, говори первый.

— Он не скажет, у него язык отсох, — отвечал вместо Агафона свояк. — Он мне шурином приходится, жены моей братом. Я знаю, чего ему хочется! Говорят, батюшка государь,

есть такая Голубиная книга. Нельзя ли ему её?

— Голубиная? — хмыкнул Иван Васильевич. — Есть такая. Да токмо она не вашего ума. Да и запрещено её чести. Скажу великой княгине, ежели имеются при ней книги, одну она подарит. А тебе чего, грибовед?

— Мне-то? — растерялся мужик. — А мне ничего не надобно. Только бы позволил мне к твоему двору наилучшие грибы приносить.

— Это хорошо, — сказал государь. — Назначаю тебя моим главным княжеским грибничим! Фёдор, запиши!

— Ай! — воскликнул вне себя от радости Губоед и вновь, упав на колени, стукнулся лбом об пол.

— Ну а ты, резчик, — обратился Иван к Лаптю, — будущей весной приходи ко мне на Москву. Буду новый дворец себе строить, мне такой умелец пригодится. От барина тебя освобожу, жалованье дам. Придёшь?

Можно было и не спрашивать. Лапоть повторил подвиг Губоеда — тоже бухнулся об пол. Глядя на этих чудаков, Иван впервые за весь день почувствовал глубокое облегчение. Странно — не епитрахиль незримая, таинственно принесённая Волоцким игуменом Иосифом и уже даже повисшая над Угрою, а именно эти трое смешных мужиков развеселили государя, хотя казалось бы — какой пустяк!

— Эх вы, лампады на ветру! — сказал государь. — Садитесь за мой стол, так и быть! Будем вместе ужинать. Поди, ни разу с великими князьями за одним столом не едали, а? Курицын! Мамырев! Велите подавать новых блюд сюда! Да медовухи, да покрепче чего-нибудь! Да зовите сюда великую княгиню, Патрикеевых!

— Там ещё Бова с Аристотелем прибыли, — сказал Мамырев.

— О! Зело добро! И их звать! Полно нам горе мыкать!

— Государь-батюшко, — шепнул Губоед, извлекая свою посудину, в которой ещё что-то плескалось на донышке, — не пекись о нас, мы со своим пришли.

— Да они ещё и со своим пришли! — расхохотался Иван. — Ну, налейте мне вашего попробовать! И это всё? Маловато! А вкусно. Вишнёвка? Я вишенье страсть как люблю. Кто делал?

— Я, — признался Губоед.

— Он, — подтвердил шурин, впервые обретя дар речи.

— Ну так опричь грибов будешь мне и это поставлять, я за наградой не постою, — сказал великий князь.

— Нешто мне трудно, — улыбался Губоед. — Она у меня как быдто сама собою изделывается, медовушка сия. И не слабенька. Хорошо бы княжеской теперь отведать, какова супротив моей.

Вокруг стола рассаживались новые гости, удивлённо взирая на трёх простецких мужичков, сидящих напротив государя. Вдруг вспомнились слова Иосифа Волоцкого про то, что он новый Посад краше прежнего построит, и сделалось ещё веселее. Каков игумен-то! А одет хуже мужичков этих. Не в пример хуже!

— Ну! — государь поднял свою братину. — Выпьем за последний груздь!

Глава восьмая

АКСАК-ТЕМИР-НАУ

Сегодня!..

Веки

Ахмата дрогнули и распахнулись. Он увидел прямо перед собой тонкое белое плечо Чилик-бека, гладкую спину, заострённую мочку уха, высовывающуюся из кипы чёрных волос. Приблизившись носом к подмышке, Ахмат осторожно принюхался. Радость охватила сорокапятилетнего хана Золотой Орды — запах был тот самый, особенный, который бывает под мышками у женщины утром, если ночью ей было хорошо с мужчиной. А значит, пятнадцатилетняя Чилик-бека наконец-то полюбила его! На второй месяц! От вдохновенья Ахмат укусил юную жену за плечо. Она вскрикнула и проснулась, резким движением откинувшись на спину и вперившись испуганными глазами в своего мужа. Но вот уже улыбка тронула её губы, из-под сонных ресниц сверкнули два изумрудика. Хан словно тёмная туча надвинулся на неё, подмял под себя, раздвинул её тонкие девчачьи ноги и стал впечатывать Чилик-беку в толстый гератский ковёр. Когда всё исполнилось, он счастливо опрокинулся навзничь и громко вздохнул:

— Сегодня!

Не сразу, через минуту она спросила:

— Что сегодня?

Он посмотрел на её красивое лицо с искусанными губами, потрепал Чилик-беку по щеке ладонью:

— Мои тумены перейдут реку и уничтожат врага.

— Да?..

— Именно! — Ахмат ещё раз внимательно взглянул на юную красавицу. Ему показалось, она поймёт всё, что бы он ей ни сказал. — Знаешь ли ты, Чилик-бека, кто я такой?

Она удивлённо вскинула густые чёрные брови:

— Как кто?..

— Ну, я — Ахмат, сын великого и доблестного Кучук-Мухаммеда. А ещё кто?

— Тебя ещё называют Илбугой [133] …

— Да, это хорошее прозвище. Но кроме всего прочего я — новый Султан Джамшид, Аксак-Темир-Нау [134] ! — с воодушевлением произнёс хан.

— Аксак-Темир? — вновь удивилась Чилик-бека. — Я знаю. Но ведь он был всего лишь эмиром, а ты — хан.

— Вот именно! — обрадовался ещё больше Ахмат. Она кое-что соображает, и можно говорить с ней дальше. — Он был эмиром, но таким, пред которым трепетали ханы. Если бы я родился на сто лет раньше и оказался современником Аксак-Темира, я бы не оробел перед ним.

133

Илбуга (тат.) — бык отечества.

134

Султан Джамшид — одно из множества прозвищ Тамерлана — «султан солнце». Аксак-Темир-Нау — новый Тамерлан.

— Правда?..

— Без сомнения! И знаешь почему?

— Почему?

— Потому, что я во всём опережаю его.

— Да?..

— Да, мой изумрудик! Смотри, я растолкую тебе.

— Только обними сначала.

— Ах, какая ты неженка! — улыбнулся хан, прижимая к себе Чилик-беку. — Слушай же. Скоро уж двадцать лет минет с тех пор, как умер мой отец и я сделался ханом Золотой Орды. Тогда, двадцатипятилетним юношей, я стал искать для себя образец и нашёл его в личности Аксак-Темира. Я начал накладывать его жизнь на свою, стремясь во что бы то ни стало хотя бы на полноздри опережать его.