Держи меня, Земля!

Лабрус Елена

— Мне тоже плохо и одиноко. И я тоже ревную. Я ревную тебя даже к брату, — что-то заскрипело. Кажется, его рабочий стул, когда он откинулся на спинку.

Лера резала лук, стуча по доске ножом. Недоумевая.

— К брату-то за что? — попыталась улыбнуться она, но вышло плохо — такая в голосе Кирилла была тоска, что и Лера улыбку из себя не выдавила.

— Потому что он вообще-то тебе не родной, а какой-то далёкий, троюродный. А это, знаешь ли… просто умный и опасный мужик, с которым ты сейчас неожиданно живёшь, уйдя от мужа.

— Кирилл! —

перебила его Лера строго. — Он мне брат.

— Я знаю, знаю. Но ревность — иррациональное чувство, — он явно раскачивался на стуле. Наверно, схватился за волосы, как делал, когда нервничал. — Просто… я не знаю, как тебе объяснить. Или это даже не ревность? Зависть. Потому что я хочу быть для тебя всем. Понимаешь, всем. Воздухом, солнцем, ковриком у твоих ног. Я хочу укрывать тебя одеялом на ночь и будить с утра поцелуем. Хочу отвозить на работу. И встречать с розой в руке. Хочу выбирать с тобой квартиру, в которой мы будем жить. И я, — стул снова заскрипел, что-то полетело на пол, — я тоже хочу развестись к чёртовой матери!

Лера слышала, как тяжело он дышит в трубку. Она закрыла рукой глаза, уже зная, что он скажет дальше.

«Но не могу… — она словно сама вызывала эти слова, как заклинание, из небытия, — моя жена беременна».

— Но не могу, — выдохнул он. — Моя жена беременна.

Нет, небо не упало на землю. От лука защипало глаза. Лера высыпала его в сковородку, помешала. Закрыла глаза, чтобы не заплакать. От лука. А ещё ей так нужны были эти секунды, чтобы выдохнуть. Чтобы осознать отчаяние Кирилла. Именно его. Не своё. Для себя Лера уже всё решила.

— Это же отличная новость, — добавила она газ и улыбнулась, вытирая слёзы.

Искренне улыбнулась. Она не знала, как относиться к его жене. Но в силу того, что всегда старалась видеть в людях хорошее, Насте сопереживала. Ведь это Лера увела у неё мужа, а не наоборот. Она так перед ней виновата. И то, что её мечта о ребёнке теперь имеет реальные шансы осуществиться, как-то сглаживало горечь этой вины. Совсем чуть-чуть. И Лера порадовалась за девушку, только поздравить будущего отца не смогла. Открыла рот, но поняла, что сфальшивит.

Он услышал её выдох. Её несказанные слова.

— Ты считаешь, я должен радоваться? Ты думаешь, я могу?

— Я не знаю, Кир. Не знаю. Просто скажи мне, что ты чувствуешь. Что ты решил. И я это приму. Это твой ребёнок. Это важно. По крайней мере, теперь мне понятно, почему ты был так молчалив. И остался так равнодушен, когда я сказала о разводе.

— Я не равнодушен, Лер. Нет. Я просто не знаю, что мне делать. Не знаю. Она не согласна на развод. Наверно, она так же, как твой муж, надеется меня вернуть. Она считает, что всё у нас с тобой несерьёзно и временно. Ребёнок важнее. И времени у неё вагон. И терпение железобетонное.

— А ты разве торопишься?

— Да, Лера, я тороплюсь. Но словно бегу на месте. Потому что считаю не недели её срока, а каждый грёбаный

день, что ты не со мной. Потому что он проходит зря. Он потрачен, но не прожит. Потому что теперь мне слишком мало твоего голоса. Катастрофически мало. Я тоскую. Невыносимо тоскую по тебе, — он выдохнул в трубку. — Я стал злой и нервный. Я хочу кого-нибудь убить. Всё равно кого. Мамонта, своего начальника, твоего мужа, брата, Степана — не важно. И хоть я старался молчать, чтобы не портить тебе настроение, но, видишь, даже это у меня не получилось.

— Ладно начальника, но мамонт-то чем провинился? — улыбнулась Лера. — А Степан?

— Степан лезет не в своё дело. И даёт советы, которых я не прошу.

— Уговаривает тебя вернуться к жене?

— Да, — кресло опять заскрипело, словно он упал в него со всего размаху. — И ведь кто бы говорил! Парень, который не встречается с одной девушкой дважды и печать в её паспорте — последнее, что его волнует. Но тут поди ж ты какой стал праведник. Я, видите ли, обязан вернуться. Я должен её поддержать. А я не хотел этого ребёнка. Не хотел. Я умолял её, уговаривал, отговаривал. Но она не стала меня даже слушать. Всё! Не хочу об этом. Не могу, — он выдохнул. — Я улетаю сегодня вечером в Прагу. Тебе случайно не надо в Прагу?

— Очень надо, — улыбнулась Лера. — Ведь там будешь ты.

— Прилетай, а?

— Чёрт! — подскочила Лера, пытаясь удержать ухом телефон и спасти то, что осталось на сковороде. — Я подпалила ужин.

— Мн-н-н… — даже сквозь грохот сковороды, было слышно, как Кирилл ударился и лбом, и телефоном об стол. — И ты готовишь ужин.

— Я порчу Витькины продукты, — открыла Лера окно, чтобы проветрить кухню и села.

— А я чувствую себя Чудищем из «Аленького цветочка», которое умирает от тоски, лёжа на столе. Без любви, без ласки… без ужина.

— Чудо ты моё, а не чудище. Я, кстати, тоже улетаю скоро. На Сахалин. Новый квартал начался плохо. А потом начнётся круговерть с договорами на следующий год.

— Да, да, и нас собирают в Праге по тому же поводу. План катастрофически горит. Там ещё намылят мне шею.

Слышать в его голосе эту муку и дальше было выше её сил. Лера не хотела говорить это сегодня, хотела дождаться всё же документы о разводе, но раз уж для себя она всё решила, какая разница озвучит она это сейчас или потом. Она набрала воздуха в грудь и закрыла глаза.

— Кир, я хочу тебе признаться, — в гробовой тишине, что возникла на том конце, Лера продолжила: — На самом деле мне не важно женат ты или нет. Беременна твоя жена или нет. Для меня это больше ничего не значит. Пусть так. Раз это нельзя изменить. Я приму это. Смирюсь. Научусь с этим жить. И я посмотрела вакансии в Москве. Я хочу попробовать.

Он так и молчал. Не издав даже шороха.

— Кирилл?

— Не перебивай, — прошептал он. — Я хочу насладиться этим чувством. Оно называется… надежда. И оно окрыляет.