Десантура
Шрифт:
– Десантник есть лучший советский воин, товарищ сержант!
– А что значит лучший?
– Значит самый подготовленный в плане стрельбы, рукопашного боя, знания уставов...
– И?
– И дисциплины, а также морально-политической подготовки!
– Молодец, Доценка! Оружие в порядке?
– Обижаете, товарищ командир!
– Немец тебя как бы не обидел.
– Я немца сам обижу, мало не покажется!
Заборских покачал головой:
– Сомневаюсь... Покажи-ка оружие.
Доценко протянул 'Светку' настырному, как казалось,
А в небе опять загудело.
– Суки!
– чертыхнулся кто-то, когда над лесом пронеслась тройка 'Юнкерсов'. Но уже не толстых 'теток'. А лаптежников-пикировщиков.
Правда, в пике они не заходили. Начали, твари, работать по площадям.
Мелкие бомбы сыпались горохом. То-тут, то-там - Бум! Бум! Бум!
Один особо близкий разрыв накрыл сержанта Заборских снегом, крупицами земли и мелконькими щепочками.
Хорошо, что не видели куда бомбить, твари!
И так два часа! Одна тройка улетит, другая прилетит! И с места не двинуться...
**
– Расстрелять к чертовой матери дурака!
– орал Тарасов.
– Не успели в котел войти - уже потери! Сколько?
Командир бригады резко повернулся к подошедшему начальнику медицинской службы.
– Девятнадцать убитых. Двадцать шесть раненых. Тяжелых десять, товарищ подполковник.
– Урод!
– Тарасов схватил за грудки невысокого белобрысого десантника.
– Ты понимаешь, что натворил? Два взводы вывел из строя. Два взвода! Из-за таких как ты вся операция под угрозой срыва.
Парень только хлопал белесыми ресницами.
– Расстрелять!
Пацан вдруг заплакал и попытался что-то сказать, но бойцы комендантского взвода подхватили его под руки и потащили в сторону.
– Товарищ подполковник, можно на пару слов?
– комиссар бригады отвел в сторону Тарасова.
– Ну?
– требовательно бросил подполковник, когда они отошли в сторону.
– Ефимыч... Не горячись. Не к добру парня сейчас расстреливать.
Тарасов прищурился и посмотрел на военного комиссара бригады Мачихина - крепкого здорового мужика огромного, по сравнению с невысоким командиром, роста. Почти на голову выше. Со стороны смотрелись забавно - маленький, подвижный, похожий на взъерошенного воробья Тарасов и основательный, неторопливый медведь Мачихин.
– Александр Ильич, не понимаю вас!
– выдержал официальный тон Тарасов.
– Ефимыч, - не сдался военком.
– Сам посуди, ну расстреляем мы парня. Что о нас другие думать будут? Пойдут за тобой в огонь и в воду, зная, что за любую ошибку тебя могут перед строем поставить и петлицы сорвать? А?
– Ильич, тут не просто ошибка. Он всю бригаду, все наше дело под монастырь подвел.
– Ну, положим, еще не подвел. Немцы нас все равно не сегодня, так завтра бы обнаружили. Согласен?
– Это не отменяет девятнадцати, слышишь, Саш - ДЕВЯТНАДЦАТИ похоронок.
– Понимаю. Но и парня понимаю. Сгоряча. Не выдержал. Первый раз в деле. А тут эти летят как дома. Я сам, признаюсь,
– Но стрелять-то не начал?
– Ефимыч, парню - восемнадцать. Он кроме мамкиной, больше никаких титек не видел. Отмени расстрел. Прошу тебя. Не как комиссар. Как человек. Помяни мое слово, отработает он и за себя и за погибших.
Тарасов пожевал губы. Нахмурился.
– Коль... Он сам себя уже наказал. Думаешь, легко знать, что по твоей вине два десятка товарищей погибло, не сделав ни единого выстрела по фрицам?
– Ладно. Бог с тобой. Уболтал. Черт с тобой. Под твою ответственность.
– Конечно под мою, товарищ подполковник. А Бога нет, кстати.
– Я помню. Лейтенант, приведите этого снайпера, - приказал командиру комендантского взвода Тарасов, когда они подошли обратно.
– Скажи-ка мне, любезный, - сказал проштрафившемуся Тарасов.
– Ты почему только три выстрела сделал?
– Винтовку заело, товарищ подполковник, - не поднимая глаз, сказал парень.
– Громче. Не слышу.
Парень поднял голову. Слезы уже высохли, оставив разводы на бледных, не смотря на морозец, щеках.
– Винтовку заело. Три выстрела и все. Не стреляет.
– Так ты и за оружием, значит, не следишь?
– Почему же! Обязательно слежу. Последний раз вчера, перед выходом.
– Дайте винтовку этого обалдуя.
Тарасову протянули 'СВТ' виновника. Подполковник снял магазин, достал затвор...
– Так и есть. Масло застыло за ночь. Три выстрела сделал - отпотело, и тут же ледяной корочкой затвор покрылся. Гадство...
– Не последний раз...
– Начштаба! Соберите командиров. Пусть проверят оружие личного состава. Затворы, трубки, все протереть. Чтобы и следа масла не осталось.
– Есть!
– козырнул майор Шишкин, начальник штаба бригады.
– А с этим что?
– вступил в диалог уполномоченный особого отдела Гриншпун.
– Чей он, вдовинский?
– Да, из батальона Вдовина.
Хмурый комбат стоял рядом.
– Вот что, капитан... Бардак у тебя в батальоне. В следующий раз пойдешь под трибунал ты. А не твои подчиненные. Бери своего обалдуя и с глаз долой.
Вдовин отправился было в свое расположение, но Тарасов остановил его:
– Стой! Вот еще что... Раз у тебя такие горячие джигиты, завтра идешь первым. Детали сообщу вечером. А теперь - свободен!
3.
Тарасов побледнел и слегка качнулся на стуле.
– Как Вы себя чувствуете, герр Тарасов? Прикажете еще подать чаю?
– Лучше сигарету...
– Вы же не курите?
– Обычно не курю...
– Вы так и не объяснили, господин подполковник, почему пошли служить в Красную Армию?
– спросил фон Вальдерзее.
– Мне было семнадцать лет, господин лейтенант. В двадцать первом, после возвращения домой, поехал в губернию. Поступил в училище. А в двадцать четвертом, в звании младшего командира, закончил его с отличием.