Десять кругов ада
Шрифт:
Вот и стою, согнутый в три погибели, точно квазимода какая, со стороны так, наверно, и кажется...
Так вот дождался гонга. Обед.
Наконец останавливаются станки, вентиляция стихает, и оглушает тишина... Если и есть в жизни радость самая большая сейчас у всех здесь работающих, так это вот эта тишина, которую можно слушать и слушать, жрать ее, сколько сможешь...
Хавалка в обед обычная - борщ (водичка с плавающим пятном жирка, пустая каша (месиво неопределенного цвета и вкуса). Кишка тем не менее загружена основательно. Тяжелеешь даже. На час. Потом все воспоминание об этом обеде
И выжить, Вань?
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
В углу успокаивают новенького, что сегодня утром пришел. Он еле сотню деталей сделал, совестится.
– Ладно, Кваз вон тоже вначале еле две сотни вытянул, а потом наладился тысячники летят только. Верно, Кваз?
– Не ленись, - весомо говорит Батя новенькому.
– "Хозяин" гоняет, если только кто отстанет. А так порядки здесь терпимые. Но... не выполняешь норму постоянно - в ШИЗО отправит.
Новичок, по кличке Вихорь, показывает руки: пальцы опухли, кожа на них лопнула, коросты уже пошли. Деталь-то руку жжет, кричал криком от боли.
Работать-то не привык, видно сразу. Блатным был в Зоне. Привели же его за то, что дрянь себе ввел в вену, где-то шприц достал самодельный да впарил себе бурду, из таблеток разных сварганенную. И сдохнуть ведь мог, олух...
Теперь обузой на бригаде повиснет, делать-то ничего не умеет, опять под блатного косит. Сойдет с него, а не сойдет, собьют. С Батиного ведома здесь никто за другого пахать на "хозяина" не собирается.
Прикрыл Воронцов глаза, чтобы эти последние сладкие минутки перед началом работы подумать о хорошем - новой своей жизненной задаче, связанной с Надеждой...
Имя-то какое - На-деж-да...
Может, это Бог наконец-то ему подсобил, думает Квазимода, дал ему маленькую "надежду"...
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
Толстый грузин вошел в кабинет без стука и без приглашения уселся передо мной на стул, жалобно скрипнувший от его тяжести. Он отдышался, вытер пот с лица грязным платком, уверенно заговорил:
– Васыл Ивановыч, я брат Гоги Гагарадзе. Он у вас в отряде. Писал, что вы человэк очень хороший, вот я и приехал. Как вы думаете, когда мой брат освободится? Уже пора на химию отправить.
– Ему до химии еще... как до вашей Грузии пешком, - усмехнулся я.
Гость засопел еще сильнее, достал пачку дорогих сигарет и небрежно бросил на стол.
– Закуривайте, Васыл Ивановыч.
– Брат Гоги важно закурил сам, оглядел внимательно кабинет, с опаской посмотрел на дверь и доверительно заговорил: Курите-курите, амэриканские, высший класс!
– Я к своим привык.
– Закурил свой "Беломор".
– Васыл Ивановыч, дарагой, вот вам падарок от нашей семьи.
– Он открыл большую сумку, которую майор вначале не заметил.
– Чурчхэли, хурма дэтишкам, чача. Там за забором в машине два бочонка вина. Все вам... за доброе отношение к брату... он мне сказал, что могли наказать, пожалэли. Спасиба, дарагой!
– Спасибо, но у меня есть все свое, зарплаты хватает, уберите это.
– Я почувствовал, что краснею от стыда.
– Нычего нэ жалко для дарагого человэка! Я назад нэ бэру!
–
– Сдэлай доброе дэло! Помоги... мат наша болная, ждет сыночка... Друг другу поможэм... Я вам, вы нам. Пятьсот рублей даю, прямо сейчас!
– И, видя недоверчивый мой взгляд, полез было в карман... но, заметив мою загадочную улыбку, заколебался на некоторое время и азартно выпалил: - Можна болше... пятьсот сейчас, тыща потом! А лэтом с семьей ждэм в гости... Все Сочи для вас бэсплатно!
– Мало!
– Полторы тыщи!
– Не моргнув глазом повысил ставку Гагарадзе и вперился в меня заплывшими глазками.
– Больше нэ могу! Это ведь поселэние, а не помилование. За выход брата по чистой нэ пожалэю по тысяче за год!
– Семь с половиной лет дороже "Жигулей" стоят, - холодно отчеканил я, дернув левой бровью.
Неожиданное подергивание брови поставило грузина в тупик, он недоуменно вылупил глаза и, что-то в уме подсчитав, хлопнул пухлой ладонью по столу, как отрубил:
– Две тыщи!
– Я вот Гоги скажу, как брат его дешево оценил, - усмехнулся я.
– Пять кусков!
– разъярился Кацо.
– У Гоги на усадьбе триста деревьев мандаринов... годовой доход под сто тысяч, - начал я серьезную арифметику, - у вас, других братьев и сестер, этих деревьев наберется еще тысячи полторы корней... в общей сложности, только на мандаринах, ваша семья имеет в год полмиллиона рублей чистыми... и вы... за любимого брата, грея на его саде руки, жмотитесь какими-то пятью тысячами? Нехорошо... Гоги будет сердиться...
– Что хочэшь!
– вяло прошептал обмякший торгаш.
– Миллион... налом, белый Гогин "Мерседес", один из его домов в вечное пользование. По рукам!
– Я приподнялся, подавая ему здоровую руку, и тут не выдержал, засмеялся от души, при виде парализованного гостя с разинутым ртом...
– Проваливай, проваливай вместе с сумкой и бочонками, а то привлеку за попытку дачи взятки... умора. Мне подмазку предлагать! Вы бы лучше не жгли попусту бензин сюда, а спросили в сухумской или иной другой тюрьме у любого вора, берет ли Мамочка взятки. Проваливай!
– Ты нэ бэрешь, другие бэрут!
– вскочил разъяренный гость и вылетел из кабинета.
Через полчаса я случайно глянул в окно и увидел капитана Волкова, садящегося в машину с грузинскими номерами. "Волга" рванула с места в город...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Со злополучного вечера, когда проснулись руки у лекаря, когда увидел он женскую спину и опять почуял власть способностей своих, когда пойман был жестокосердным начальником с чужой анашой, оказавшейся у него в кармане, преследовал Пантелеймона Лукича запах окорока, что проплыл мимо глаз, но так и остался им не распробованным. Вкусовая эта галлюцинация теперь следовала за ним неотступно, хоть плачь... Вот и сейчас... Плелся он в бригадном строю, отогревая телом промерзшую птюху хлеба, спрятанную под мышкой, а думал о нем коричнево-кровавом окороке, обрамленном желтовато-белым сальцом, и запах его, запах - смесь копчености и домашнего уюта, будоражил, заставлял непроизвольно втягивать ноздри и отдавался в желудке спазмом, болью, пустотой.