Десять вещей, которые я теперь знаю о любви
Шрифт:
— Проходите, пожалуйста, — говорю я.
Радостно улыбаясь, они спешно переступают порог, пока я не передумала. Женщина держит зонтик перед собой. С него капает на пол.
— Ничего страшного, — говорю я. — Просто поставьте его где-нибудь в уголке.
Мужчина вертит головой, смотрит на потолок, на лестницу. Наверно, думает, что прихожая всегда была цвета магнолии. Очень хочется рассказать ему о том, что раньше вот здесь, над столом, висел портрет моих сестер. Я подолгу стояла перед картиной, щурилась, пока краски не расплывались, тогда можно было представить, что я там тоже есть.
— Мы еще не совсем
— Пустяки, — говорит мужчина. — Спасибо, что разрешили взглянуть хотя бы так, чтобы иметь представление.
Подергивая пальцами аккуратную козлиную бородку, он начинает задавать вопросы. Сколько здесь комнат? А ванных? Каминами можно пользоваться? Мы уже определились с ценой? А что насчет сада? Район здесь тихий? Под какой муниципальный налог он подпадает?
Мужчина останавливается посреди каждой комнаты, медленно поворачивается, кивает, что-то подсчитывает в уме. Женщина трогает стены, двери, подходит к окнам и выглядывает на улицу.
Мне удается держать себя в руках, пока мы не заходим в папину комнату. Смотрю, как они бродят по ней. Женщина чуть ли не мурлычет. Конечно, это будет хозяйская спальня. Они поставят сюда широкую кровать с металлической спинкой.
У женщины будет туалетный столик с тремя зеркалами, которые можно развернуть так, чтобы увидеть свой профиль. Представляю, как она сидит на низеньком пуфике, мажется ночным кремом. А мужчина лежит в кровати и читает при свете лампы с шелковым абажуром.
— Собираетесь поселиться тут с семейством?
Женщина оттягивает ворот пальто:
— Нет, только мы вдвоем.
Вымученная улыбка.
Я киваю.
— Просто я не уверена, что этот дом подойдет для детей.
Гости обмениваются взглядами.
— Мне тут никогда не было уютно.
— Но это прекрасный дом, — возражает женщина, поглаживая угол шкафа.
— Можно мы заглянем на второй этаж? — спрашивает мужчина. — Буквально на пару минут, для полноты картины.
— Вы так любезны, — добавляет женщина. Кремовое пальто, перехваченное поясом на талии. Коричневые кожаные ботинки. Она в хорошей форме.
Я поднимаюсь наверх, они идут следом. Открываю дверь своей комнаты. Не хочу их пускать сюда.
— Вы правы, это действительно важно.
— Простите?
— Найти дом, в котором вам будет уютно. Настоящий дом. Не представляю, почему вам здесь не нравилось. — Она указывает на стол, мамин портрет, сад в окне, сосновые полки, разбросанные вещи, которые я не успела выбросить: книжки, камешки, старый плюшевый мишка.
— Это же просто чудо, — говорит она.
Помню, как папа впервые оставил меня дома одну на весь вечер. Мне было лет четырнадцать-пятнадцать, так что возможность остаться дома в одиночестве казалась тогда роскошью. Можно было делать что угодно, есть что угодно, смотреть по телевизору что угодно. Вот наконец отец ушел, оставив после себя лишь легкий аромат мыла и пены для бритья. Я налила себе горячий шоколад с тремя ложками сахара, уселась в папино любимое потертое кожаное кресло в гостиной, и тут на меня вдруг навалилась оглушительная тишина. Стало не по себе. Я включила телевизор и сделала звук громче, но тишина все сгущалась. В горле пересохло, сердце забилось чаще. Я сказала себе, что это все
Я стала щелкать пультом, но никак не могла выбрать передачу. Мне захотелось в туалет, но я даже подумать боялась о том, чтобы выйти из комнаты. К тому времени как папа вернулся, мой мочевой пузырь был словно набит острыми камнями. Отец потрогал мне лоб и спросил, как я себя чувствую. Отмахнувшись от его вопросов, я медленно-медленно потопала в ванную.
Ванная. Комната Си. Комната Тилли. Чердак. Веду пальцами по стене всю дорогу до прихожей. Гости благодарят меня целую вечность. Наконец женщина берет в руки зонтик, я улыбаюсь, киваю им, захлопываю дверь и прижимаюсь лбом к шершавому стеклу. Мне нужно проветриться. Пройтись. «Лучший способ вымести паутину из углов», — как сказал бы отец.
На улице тихо. Воздух пахнет мокрым асфальтом. Машины шуршат колесами, проезжая мимо. В парке несколько человек с решительным видом выгуливают собак. Под широкими ветвями дерева хихикает парочка. Ветер вырывает у меня зонтик. Закрываю его и чувствую, как дождь лижет мне лицо.
Будь отец сейчас рядом, он покачал бы головой и велел не валять дурака. «Не трясись так над домом. Это всего лишь дом, — сказал бы он. — И открой зонтик, а то простудишься. Знаю я тебя. Полминуты тебе хорошо, а потом жалуешься весь день, что промокла и продрогла насквозь». Стараюсь не думать о папе, но ничего не могу с собой сделать.
Кладу зонтик на скамейку возле пруда — кто-то будет за это мне благодарен. Поднимаюсь на Парламент-хилл и смотрю на туманный Лондон, здания-призраки.
Если бы Кэл был сейчас здесь, он взглянул бы на меня и рассмеялся. «Ты похожа на мокрую мышь», — сказал бы он, а потом обнял за плечи и прижал к себе. Спускаюсь по склону, теряя город из виду. Земля под деревьями скользкая, грязно-коричневая. Дождь стучит по листьям, будто сердце, что бьется неровно.
Вынимаю из сумочки телефон. «Не надо». Нахожу номер Кэла и нажимаю на вызов. Он отвечает после первого же гудка.
— Алиса? — Голос настороженный.
— Ты занят?
— Нет, нет. Подожди минутку.
Я слышу шорох. Бумаги? Одежды? Представляю, как он выбирается из комнаты.
— Алиса, как ты? Я не ожидал, что…
— Мне хотелось, чтобы они были от тебя.
— Что?
— Подарки. На пороге дома.
— Алиса, с тобой все хорошо?
— Я знала, что они не от тебя. Но мне так хотелось. Хотелось, чтобы это был ты.
Голос обрывается, я делаю резкий вдох и тяжело сглатываю.
— Алиса, да что с тобой?
Смотрю на зеленый склон, прижимая трубку к уху:
— Я на холме.
— Сейчас не та погода, чтобы гулять.
— Сегодня к нам приходили смотреть дом.
— Сочувствую.
— Я хотела… — Я наступаю в лужу. Грязь облепляет подошвы кроссовок.
— Да?
— Нет, ничего. У тебя кто-то есть, так ведь?
— Алиса, я…
— А что твои родители, не против?
— Ты несправедлива.
Ненавижу его. Ненавижу ее. Ненавижу то, как сжимается сейчас мое сердце.