Десять вещей, которые я теперь знаю о любви
Шрифт:
Я стараюсь прогнать мысль о том, что в тот день она могла передумать и отправиться на поиски меня.
— Простите. Боже, зачем я только вам это все говорю? Расскажите лучше о себе.
Ты наклоняешься ко мне с внимательным видом.
Трогаю свою щеку. Надо было найти бритву и побриться. «Все хорошо, — говорю я себе. — Все идет хорошо».
— Это долгая история, — отзываюсь я.
Ты улыбнулась, и я чуть было не произнес: «Ладно, слушай: я твой отец». Всего три слова — и мир перевернется. Вспоминаю, как мой знакомый шел по канату, натянутому между двух деревьев: выражение полной концентрации на лице,
— Тебе повезло, — говорю я.
Ты нахмурилась, и я закончил мысль:
— Повезло, что ты знала его. И что он был хорошим отцом.
Что я несу? Почему вдруг?
— Своего старика я почти не знал.
— Он умер?
— Нет. В смысле, да, но намного позже. Просто оказалось, что он был совсем не тем, за кого я его принимал…
Я ступаю на зыбкую почву.
— В общем, сложно все. Не хочу тебе докучать.
— Вы не докучаете.
Мы оба молчим. Ты доедаешь торт. Парочка за соседним столиком уходит, и на их место садится женщина с длинной толстой косой. Ничто не мешает тебе поднять голову, взять сумочку со стула и сказать: «Мне правда пора». Ведь тебе, в общем-то, больше здесь нечего делать. Чувствую, как земля уходит из-под ног, и хватаюсь за край столешницы обеими руками, чтобы не упасть.
— Отец говорил, что мама была сложной. — Ты гоняешь остатки торта вилкой по блюдцу.
— Она была красивой, — произношу я и шумно сглатываю. — И еще, пожалуй, внезапной. Импульсивной. Она любила сюрпризы.
— Как вы с ней познакомились?
— Мы встретились… — Я не могу собраться с мыслями. — Мы оба были без ума от картинных галерей. — Ты хмуришься. — В одной из них мы и столкнулись.
Ты киваешь — медленно, будто неуверенно.
— Она была из тех, кто берется за одно, а в итоге делает другое. — Я улыбаюсь тебе. — А еще, возможно, она несколько разочаровалась…
Ты слегка наклоняешь голову.
— Прости, я не хотел… — Мои щеки пылают.
— Ничего страшного.
— Я имел в виду, что ей, наверно, приходилось нелегко, — поясняю я. — Она была вольной птицей, а дети, полагаю, ограничивают свободу. Но она, конечно, любила их… вас.
Ты потираешь подбородок. Мне хочется перегнуться через стол и взять тебя за руку.
— Вы когда-нибудь видели ее в бирюзовом платье? С длинными рукавами?
Я отрицательно качаю головой.
Ты берешь пакетик с сахаром, сгибаешь его в одну сторону, потом в другую. Белые кристаллики сыплются на стол сквозь разорвавшуюся обертку.
— Да уж, мамы и папы — это та еще морока, — говоришь ты.
Я смеюсь, ты смеешься следом, и вдруг становится легче дышать.
— Знаете, я три года встречалась с одним мужчиной — и ни разу не видела ни его родителей, ни братьев, никого из членов семьи. А они даже не знали о моем существовании. Я долго обижалась на него за это, но сейчас понимаю, что, наверно, все неправильно воспринимала. — Ты продолжаешь сгибать-разгибать пакетик из-под сахара. — Он говорил, что это сделает нас свободнее, а я просто задыхалась. Представляете, я сидела в комнате, слушала, как звонит телефон, и не могла взять трубку — вдруг это его родители? Мне уже кричать от этого хотелось.
Не знаю, что тут и сказать. В небе за твоей спиной проплывают пепельные облака, беременные дождем. Слева от тебя женщина с черной косой поглядывает на нас. Справа
— Наверно, тебе было нелегко, — выдаю я наконец.
Но контакт уже потерян. Ты покачиваешь головой:
— Извините, я просто пытаюсь разобраться кое в чем.
На мгновение я вдруг ясно вижу, какой ты была в детстве. Похожей на олененка, пугливой, но любопытной. Мимолетной. Да, точно, мимолетной.
— А еще я не уверена, что стоило подводить строителя, — произносишь ты с тем самым легким смешком. — Надо вернуться и позвонить ему. Было… было приятно познакомиться.
Улыбнувшись, будто пошутила, ты встаешь и протягиваешь мне руку.
Если я пожму ее, то потом придется отпускать, а я не уверен, что способен на это. Смотрю на твою ладошку, поражаясь тому, какая она хрупкая. Если прождать слишком долго, то и отпускать будет уже нечего.
— Я должен объяснить тебе кое-что.
Чуть поколебавшись, ты все-таки садишься обратно, кладешь сумочку на колени и выжидательно смотришь на меня.
— Я хотела спросить… — немного помолчав, начинаешь ты. — Насчет… — Киваешь в сторону парка.
Я потираю пальцами губы. На другом конце двора собака тянет поводок и лает безо всякого повода.
— Там… я просто пытался сказать… — Смотрю на тебя. Ты кусаешь ногти. Какой тебе от этого будет прок? В твоей жизни и без того много печалей, я же вижу. — У меня есть друг по имени Антон. — Ты слушаешь меня, но смотришь точно так же, как твоя мама, когда она была сердита, или что-то подозревала, или скучала. — Он из Польши. Я помог ему написать письмо к дочери. — Стоило только произнести это слово — и мои щеки тут же залились краской. Ты молчишь. Вижу, что твой лоб вот-вот наморщится. — Понимаешь, ему кажется, что у его жены есть другой. — Я все испортил. Говорю совсем не то. — Она не позволяла ему поговорить с дочерью, а теперь и вовсе не отвечает на звонки.
— Почему же он не вернется к ним?
— Все не так просто.
Ты смотришь на часы: тебе пора домой, пора звонить строителю.
Нужные слова — они здесь, в моей голове, я слышу их.
— Не понимаю, зачем было оставлять это все на пороге, — говоришь ты и добавляешь: — Папиного дома.
Мне хочется взять твои ладони в свои руки. Хочется сказать, что все хорошо, все будет хорошо.
— Вы делаете это просто так? — Ты нервно смеешься. — А мою маму вы и правда знали… или это такой странный розыгрыш? Вы просто выбираете случайного человека и выдумываете для него историю? И другие тоже ведутся?
Я мотаю головой:
— Нет, нет никаких «других».
Опять я ляпнул не то. И снова потерял контакт. Вижу, как в твоих глазах вспыхивает страх. Да и что еще ты могла подумать? Правильно: что я — сумасшедший, опасный одинокий психопат.
— Простите, — говоришь ты, — но мне и правда пора.
Ты встаешь. Я не двигаюсь с места, смотрю на тебя:
— Твое имя голубое. Бледно-голубое, будто лед.
Я делаю только хуже.
— Всего доброго, Даниэль.
Ты улыбаешься, но улыбка выходит напряженная, больше похоже на гримасу. Отворачиваешься от меня, и шлепанцы шуршат по гравию. Мне видно только изгиб твоей пятки ниже края джинсов.