Десять вещей, которые я теперь знаю о любви
Шрифт:
Я хочу рассказать что-нибудь в ответ, но мои истории о бегствах не так радужны.
— Это уже стало чем-то вроде семейной шутки. Такой, знаете, несмешной. Малышка Алиса, которая все время убегает, не чувствуя опасности.
Ты вдруг оборачиваешься и смотришь на меня. Я опускаю глаза, разглядываю коричневатые камешки под ногами.
Мы поднимаемся к зданию, проходим в проем в высокой прямоугольной живой изгороди. По обе стороны от входа в кафе тянется гравиевая дорожка. Дощатые столики с глиняными горшками посредине. Кенвуд-хаус. Давно я не был здесь.
Ты заходишь
Выхожу во внутренний двор. Выбираю столик в дальнем конце и сажусь в угол, спиной к кирпичной стене. Тут тесновато, зато отсюда все видно. Посреди стола стоит запачканный землей горшок с маленьким кустиком розмарина. Срываю одну веточку и растираю ее в пальцах. Запах лета и воскресного жаркого. Вижу, как парень и девушка за соседним столиком глядят на меня, потом друг на друга. Чуть подальше мальчик тянет шею, чтобы рассмотреть меня. Голубоглазый, светловолосый. Я тоже был таким когда-то.
Я приходил сюда с твоей мамой. В первый раз она была в летнем платье с каким-то абстрактным узором: летний блюз — лазурь, топаз, кобальт. Оно слегка спадало с плеч, чуть обнажая спину в россыпи веснушек.
На шее у нее висело то же ожерелье, что и всегда: бриллиантовая капелька на цепочке. Разговаривая, она поигрывала с ним пальцами. Как-то она сказала мне, что оно досталось ей от мамы. Она не расставалась с ним даже в постели.
Пытаюсь вспомнить, где мы сидели тогда, в тот день с синим платьем. Задерживаю взгляд на каждом столике поочередно, но всякий раз понимаю — это не он. О чем мы говорили? О, это было слишком давно. Срываю еще одну веточку розмарина и подношу к носу. Какая-то часть меня очень хочет, чтобы сейчас в кафе стояла Жюлианна, заказывала «Эрл Грей» с морковным кексом. Ведь тогда я смог бы все переиграть, нашел бы нужные слова, стал бы тебе отцом.
Ты выходишь во двор, поднимаешь голову и осматриваешься; поднос словно вот-вот выскользнет у тебя из рук. Я едва сдерживаюсь, чтобы не вскочить и не выдать свое облегчение и радость. Вместо этого я лишь помахиваю рукой — ты замечаешь меня, киваешь и подходишь к столу.
— Взяла нам английский завтрак, — говоришь ты. — Еще банан и ореховый торт.
Прости меня.
— Когда мы приходили сюда, отец всегда заказывал «Эрл Грей». А мне он никогда особо не нравился.
Наверно, и твоя мама приходила сюда с ним. Не буду думать об этом.
— Я захватила сахар. Подумала, вдруг ты захочешь.
Ты подталкиваешь ко мне горку пакетиков с сахаром. Один из них падает в щель между досками, и ты лезешь за ним, а когда разгибаешься, я тяну к тебе руку через стол. Мы оба смотрим на нее. Рука старика. Бродяги. Вовсе не такая, какая должна быть у твоего отца.
— Я помешаю чай, ладно?
Ты поднимаешь горячую крышку и нажимаешь ложечкой на вздувшийся пакетик. Витки пара закручиваются вокруг тебя.
— Мы поссорились, — говоришь ты. — Я и папа.
Я убираю
— Не то чтобы даже поссорились, а скорее… не знаю. В общем, плохо расстались.
Ты разливаешь чай. Я представляю холм в Индии: ярко-зеленый травянистый склон, согнутая спина женщины, собирающей листья.
— Простите. — Ты качаешь головой. — Попробуйте этот торт.
Ты поднимаешь с подноса блюдце и подталкиваешь его ко мне. Отрываю край пакетика и высыпаю сахар в чай. Ты смотришь на меня. Я добавляю еще сахара, а потом наливаю столько молока, что напиток чуть не выплескивается наружу.
— Он умер, — говоришь ты. — Хотя вы и так об этом знаете.
Я медленно, осторожно помешиваю чай; он переливается через край, стекает в блюдце.
— Вы были знакомы с моим папой? — спрашиваешь ты. — Или с мамой?
Подношу чашку ко рту. Молока много, но чай все равно еще слишком горячий.
— На похоронах была одна женщина, которая знала маму. Не могу вспомнить, как ее звали. — Ты хмуришься. — Честно говоря, я уверена, что она сказала…
— С мамой, — выпаливаю я не задумываясь. — Я был знаком с твоей мамой.
Марина. Она сказала тебе? Смотрю, как ты смотришь на меня. Ты уже знаешь? Ты ждешь, что я скажу.
— Это было очень давно.
— До того, как она познакомилась с отцом?
Откусываю кусочек торта. Слышу, как движутся челюсти. Крошки застревают между зубами, и я пытаюсь вычистить их.
— Я ее почти не помню, — говоришь ты. — Мне было четыре, когда она погибла.
Автомобильная авария. Сколько раз я представлял это себе. Ее кожу. Ее волосы.
Ты смотришь куда-то мне за спину. И даже не притронулась к торту.
— Мне очень жаль это слышать, — говорю я, стараясь не выдать дрожь в голосе.
— Вы были на похоронах?
Я сглатываю и качаю головой:
— Я… я был за границей тогда.
Не начинай лгать, Даниэль, это ни к чему хорошему не приведет.
— Я слышал, это был несчастный случай. — Я не желаю причинить тебе боль, но мне хочется узнать чуть больше.
— Мама должна была заехать за мной. Я была тогда совсем малышкой и не очень понимала, что произошло. Но я знаю, что она ехала в другую сторону. Одна женщина — не вспомню сейчас ее имя — сказала мне на похоронах отца, что у мамы могла возникнуть вдруг какая-то идея — и она поехала ее воплощать.
Я осторожно поднимаю чашку к губам и отпиваю.
— Мне всегда казалось, что, если бы не я, мама вообще не села бы за руль. И все остальные, наверно, считали так же, да?
— Нет. — Я мотаю головой. — Гони от себя такие мысли.
— А еще иногда я думаю… Может, мама собиралась нас бросить? Может, в багажнике лежала сумка с одеждой и зубной щеткой, — ты тихонько смеешься. — Возможно, все так и было.
Быть может, ты права. Быть может, ей все осточертело. Помню, как мы однажды гуляли с ней по Блумсбери, и тут вдруг в небо поднялась стая голубей. Твоя мама остановилась, глядя на них, и сказала: «Если бы я могла превратиться в кого угодно, то стала бы птицей». — «Зимородком?» — предположил я. «Даже воробьем быть — счастье», — ответила она.