Десять вещей, которые я теперь знаю о любви
Шрифт:
— Алиса.
Ты оглядываешься. «Я люблю тебя. Я любил твою маму. Я твой отец. Понимаю, звучит как-то скомканно, но мне важно было тебе это сказать».
— Удачи с ремонтом, — говорю я.
Ты улыбаешься, заправляешь локон за ухо. Говоришь «спасибо», потом поворачиваешься и уходишь.
Я идиот. Что, в общем-то, не новость. Смотрю, как ты уходишь. Не оглядываешься. Крепко сжимаешь ручку сумки. Спина прямая и твердая. Мне хочется окликнуть тебя снова, но шанс уже упущен — ты исчезла за зеленой изгородью. У меня больше нет повода задержаться
— Я бы хотела стать бабушкой, — сказала мне мама однажды, за два года до смерти. Она говорила об этом и раньше, но в памяти остался именно тот раз.
Мы сидели тогда дома в гостиной — душной комнате, заставленной стульями с вельветовыми спинками и мебелью, накрытой кружевными салфетками. Я не мог думать ни о чем, кроме той встречи в кафе, когда за столиком прозвучало слово «беременна».
— Что ж, прости, что разочаровал тебя, — ответил я.
— Нет, сынок, я не разочаровалась в тебе. Просто… это было бы славно, да и тебе пошло бы на пользу. Думаю, ты бы остепенился тогда хоть немного.
Я уставился на обои — надоевший узор из серых цветов, идущий вверх от толстого зеленого ковра.
— Я всегда надеялась, что ты найдешь себе кого-нибудь, — продолжала мама. — И твой отец тоже. Мы с радостью принимали бы вас. Воскресные обеды, Рождество…
Она тогда почти ничего уже не видела. Глаза затуманились желтым, а в уголках всегда стояли слезы, готовые скатиться по щекам.
Я застыл, будто меня облили цементом. Испугался, что не смогу больше подняться, что окончу свой век так же, как она, в уродливой блеклой комнате, глядя на то, как за окном мир продолжает жить. Вспомнилось, как много лет назад твоя мама сидела напротив меня, и ты тоже была там — пока только горсткой клеток. Тогда все заканчивалось и начиналось одновременно.
— Мне пора, — сказал я.
— Ты же только пришел.
— Я плохо себя чувствую.
— Я тебя огорчила.
— Нет, нет, все хорошо.
— Ты же знаешь, что я люблю тебя, Даниэль. И отец тоже любил тебя.
Я вышел на светло-серую послеполуденную улицу, завалился в первый попавшийся паб — неуютное, стерильное местечко с огромным телевизором в углу — и хлестал там теплый дешевый виски, пока меня не выставили вон.
Я сижу довольно долго. К столику подходит официантка, но видит чашку у меня в руке и ретируется.
Большие капли медленно падают на землю. Остальные любители чаепитий судорожно суетятся, будто их застали врасплох, а ведь запах дождя уже давно витал в воздухе. Стоило бы обратить на это внимание. Смотрю, как они мечутся, пытаясь спасти недоеденные пирожные и недопитые напитки, торопятся, смеются. Я не двигаюсь с места. Держу в руках твою чашку и смотрю, как дождь пускает круги по
1. Шпионить за своим бывшим в Facebook.
2. Принимать приглашения от незнакомцев.
3. Очеловечивать дома.
4. Есть шоколад перед сном.
5. Слишком много думать.
6. Засиживаться на одном месте.
7. Сидя в ванной, нырять под воду и потом задумываться, стоит ли выныривать.
8. Слишком переживать по поводу краски для стен.
9. Привязываться к растениям.
10. Красть фотографию своей собственной матери.
Шон — строитель — человек на удивление понимающий и отзывчивый. Я сказала ему, что случилось нечто неотложное, а телефон я забыла дома. Он предложил прийти завтра.
Сижу на полу в кухне, допиваю полбутылки красного вина и думаю о том человеке, Даниэле. Есть ли у него сейчас крыша над головой? Правда ли он знал маму? Как он дошел до такой жизни? Пытаюсь представить, что будет, если я скажу о нем Тилли и Си, но ничего не выходит. Думаю о Кенвуд-хаус, обо всех этих людях, что пьют чай посреди дня. Надо было взять пару бутылок пива — пузыристого, холодненького — и задать Даниэлю больше вопросов.
Мы часто ходили в это кафе на каникулах. Отец был из тех мужчин, что всегда ходят в пиджаках. У него их было полно. Сейчас все они, наверно, висят на вешалках в благотворительном центре «Оксфам» где-нибудь на другом конце города. Перед тем как пойти через парк в кафе и там целую вечность решать, какой кусок торта выбрать, папа всегда надевал бежевый вельветовый пиджак. Тот, что на ощупь похож на мех, мягкий и теплый. А если провести по нему рукой в другом направлении, ворсинки будут некрасиво топорщиться.
Я вставала на цыпочки у центральной витрины, опираясь липкими ладошками о стекло, и смотрела, что там стоит. Просила у папы разрешения попить чаю — вкус мне не нравился, но так я чувствовала себя взрослой. Он всегда заказывал мясной пирог и «Эрл Грей». Порой я поднимала глаза на отца, а он смотрел куда-то вдаль невидящим взглядом. И я знала тогда, что он вспоминает о маме.
Звонок Тилли застает меня в постели.
— Алиса, я поговорила с Си.
Перекатываюсь на живот. Я не ужинала — не могла собраться с силами.
— Мы волнуемся за тебя.
Свободной рукой протираю глаза:
— Совершенно незачем.
— Она зовет нас в гости.
Си живет в невыносимом особняке в Беркампстеде.
— Завтра, — добавляет Тилли.
— Я не могу. Строитель придет делать кухню.
— Разве у него нет ключей?
— Пока нет.
— Ну, она ждет нас не раньше ужина.
— А мне идти обязательно?
— Да, обязательно. Как там кухня, кстати? Дело уже движется?
— Все нормально.
Я смотрю на темно-синюю наволочку.