Десятка Лоу
Шрифт:
— Прошу прощения, сэр, — бормотала я перед мужчиной. — Прошу прощения за мою дочь. Моя жена погибла от биологического оружия на Тамани, девочка до сих пор не может оправиться.
— Она чокнутая! — хрипел артист, пытаясь откашляться. — Держите ее подальше от меня, а то сдам вас Миротворцам.
Люди начинали пялиться в нашу сторону. Я достала из кармана мешочек с кислородом и бросила мужчине:
— Вот, сэр, примите в качестве извинения.
Он уже открыл рот, чтобы заорать, но передумал, увидев содержимое мешочка.
— Хорошо, — прокаркал он, поднимаясь с земли. — Мы все пережили ужасные
Он взглянул на Габриэллу, которая еще не отдышалась у меня в руках, и его лицо приняло скорбное выражение — верно, привычное ему в одиночестве.
— Считайте, вам повезло, — добавил артист. — Вся моя семья была на Земле во время бомбежки. Я выжил только потому, что мотал срок.
Я склонила голову.
— Да пребудут ваши мысли в чистоте.
Я потащила Габриэллу прочь, а он горько рассмеялся.
— Лучше не надо!
Генерал сидела на шершавом полу в углу вагона Аэрострады. Я так переволновалась во время посадки, боясь привлечь внимание, что совершенно не обращала внимания на нее все это время. Вела она себя тихо и шла, куда требуется, — и ладно. Когда мы тронулись и вагон понесся вперед, а воздух начал наполняться ароматами потных тел, я, наконец, посмотрела на нее.
У ее ног ковыляло маленькое существо: поверженный боевой муравей. Он полз по кругу и шевелил одним из жвал, ища битвы, несмотря на близость конца.
— Зачем ты его взяла? — удивилась я.
Пожав плечами, Генерал ткнула муравья пальцем. Насекомое повернулось к ней и угрожающе завертело головой.
— Не мучай его, — посоветовала я. — Он будет биться до конца. Это единственное, что он умеет делать.
Я продолжала смотреть, как она дразнит муравья, обреченно ползающего по кругу.
— У тебя вообще детство было? — отстранение услышала я свой собственный голос сквозь шум дороги.
Габриэлла ответила, не поднимая глаз:
— Меня призвали в семь лет. Концепция детства была признана избыточной.
— Избыточной, — эхом вторила я, пытаясь осознать значение слова. Не было сомнений, что Армия Первого Согласия использовала этот термин в официальных документах, на которые ставила печать и рассылала семьям, населявшим окружающие луны.
— А что, по-вашему, нам оставалось делать? — На ее лице смешались злоба и скорбь. — Сидеть и пережидать войну, слабыми и неподготовленными, как ваши дети? Чтобы нас загнали в угол, заткнули рот, лишили всякой возможности действовать?
Губы Генерала задрожали:
— Вы бы хотели, чтобы другие умирали за меня. Вы бы позволили мне расти, измазав в крови старшего поколения. Мы обязаны были принять участие. Это была наша битва. Наше будущее. И Согласие позволило нам создать его.
Что-то глубоко во мне содрогнулось от этих слов.
— Я не собираюсь с тобой спорить.
— Потому что не можешь. Что ты мне скажешь? — она кровожадно улыбнулась. — Я за пределами ваших этических понятий. Вот почему мы, Малые Силы, такие ценные бойцы. Вы не могли нас убивать.
Девочка победоносно смахнула муравья, и тот упал на спину, все еще пытаясь достать до ее ноги.
— Ничтожества, — пробормотала она.
Мы замолчали. Что еще мы могли сказать друг другу? Я думала, что Генерал спит,
А где я сама? Я закрыла глаза. И оказалась на Проспере, в подвале госпиталя. На Тамани, в окружении трупов, свидетельствующих о моем злодеянии. На нарах в тюрьме. Я шла пошатываясь, раненая, прочь от разбитого эвакомодуля. Я была здесь. И нигде. Поэтому они меня преследуют?
Шли часы, мы молчали. Меня начал бить озноб, и я пожалела, что отдала артисту остатки шариков. Солнечные лучи пронзали вагон, люди вокруг менялись, смеялись, спорили или изливали друг другу душу. Стены были заклеены рекламой кредитов на погашение военных долгов, обещаниями семенных банков и раздачи земель, с кричащими слоганами вроде «Время исцеления» или «Ради нашего будущего». Я отвернулась.
У меня за спиной спала Генерал. Раздавленный муравей лежал у ее ног.
Я не появлялась в Пятой Гавани много месяцев, и здесь все успело измениться. Тут и там были видны признаки начавшегося процветания, подпитываемого выплатами по реституции: настоящий асфальт на дорогах, дома из металлических балок и цемента. По дорогам передвигались новые, не пропитанные насквозь пылью машины. Кипела торговля, легальная и подпольная, давая жизнь этой скудной планете. Здесь кишели приезжие из Согласных Наций, гораздо больше, чем я когда-либо видела, и все надеялись обрести здесь новую родину и сохранить себя и свои обычаи.
Только на окраинах Пятая Гавань выглядела как раньше: вонючие кособокие строения, помнящие первых ссыльных поселенцев, теснившихся вокруг военной базы в надежде на пропитание и ресурсы. Будь я одна, я бы немедля скрылась там. Но сейчас у меня не было выбора, и я шагала, низко наклонив голову, по новеньким, еще липким дорогам в сторону центра: военной базы, где корабли впервые коснулись поверхности этой планеты тридцать лет назад.
Наступала ночь. За пределами поселения, в Пустошах, ветер срывал песчинки с дюн, воздух звенел от холода, голоса спускались с неба, носясь над землей. Здесь ничто об этом не напоминало. Прямая улица пропахла жгучими ароматами дыма и перца от китайских ларьков, где жарилось на вертелах мясо неизвестных животных, на следующем перекрестке в ноздри бил запах жарящегося искусственного маиса из испанской забегаловки. Желудок сладко сжимался, вспоминая о настоящей пище. Воздух жужжал и переливался огнями разнообразных ремонтных мастерских, столовых со змеиным супом, алколавок, торгующих виски на скорпионе, змеиной настойкой и ядом «строго для медицинского применения». Возле фонтанчика с водой толпился народ с ведрами и канистрами, обмениваясь сплетнями. Здесь люди не боятся Ифов. Элемент случайности жил на этих улицах и без них: совпадения, выбор, неудачи.