Детектив и политика. Вып. 1
Шрифт:
— Точный срок погребения я определю, как только переговорю со священником, — гость был явно доволен. — Какой веры придерживался ваш тесть?
Наступило неловкое молчание.
— Мой дед не принадлежал ни к какой церкви, — ответила в конце концов Улла, чем навлекла сердитый взгляд отца.
— Без проблем, — быстро сказал представитель похоронного бюро. — У меня контакт с одним прекрасным оратором из союза свободомыслящих. Мне довелось слышать несколько ого выступлений. Получше иного пастора, скажу я вам.
Отец взглянул на гостя.
— Оратор из союза свободомыслящих? Об этом не может быть и речи. Послушайте, вы, я член церковного совета евангелической общины. Я занимаюсь благотворительностью.
— Но я вовсе не хотел обидеть вас, — возразил представитель похоронного бюро, пытаясь спасти то, что еще можно было спасти. — Завтра же поговорю со священником. Евангелическая церковь не столь строга.
— Не трудитесь, — прошипел отец Уллы. — Со священником Майзенбургом я поговорю сам.
На щеках у него выступили маленькие красные пятна.
— А кроме того, в траурное извещение я хотел бы вставить цитату из Библии. А именно псалом 22, стих 4.
Он торжествующе огляделся, но ни мать, ни Улла не проронили ни слова.
— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня, — продекламировал он.
— Прекрасный псалом, — заметил гость. — Только места для него маловато.
— Тогда выберем извещение более крупного размера, — решительно заявил скорбящий отец Уллы.
10
Еще раз звонить в больницу он не решался. Следовало выждать, для этого он и остался в городе. Весь день не выходил на улицу.
А ведь возвращаться нужно было скорее. Дома ждали дела.
Но ничего не поделаешь. Засел он здесь крепко.
Журнальную подшивку из библиотеки он унес к себе в комнату, прочел все журналы от корки до корки. Потом улегся в постель и забылся тревожным сном.
На следующее утро в шесть он уже был на ногах, разыскивая на еще пустынных центральных улицах работающий газетный киоск. На вокзале он купил «Вестдойче альгемайне цайтунг», но не нашел того, что искал. Купил еще «Рурнахрихтен», хотя уже не верил в успех. Торопливо перелистал газету.
Извещения о пропаже.
Взгляд его задержался на витрине вокзального книжного киоска. Только не детектив, подумал он, но в итоге все-таки выбрал роман Сименона и вернулся в отель.
На следующее утро он сразу отправился на вокзал. В выплескивавшемся со станций метро потоке служащих, учащихся и продавщиц он чувствовал себя увереннее.
«Вестдойче альгемайне цайтунг» дала три страницы траурных извещений. Он мельком пробежал фамилии с траурными крестиками и тут же нашел, что искал.
«В результате трагического случая…» — прочитал он, подивился цитате из Библии, бросил на ходу скомканную газету
Больше ему делать здесь было нечего.
11
Голос Уллы по телефону звучал тихо и подавленно.
— Заеду через двадцать минут, выберемся куда-нибудь, — решительно сказал Джимми и уже через десять минут стоял перед высоченной коробкой, где она жила.
Улла выглядела плохо. Лицо землистого цвета, под глазами темные круги.
— Садись, надевай шлем. Хватит уже несчастий, — неловко пошутил он.
В эту сентябрьскую субботу день выдался на редкость теплый. Пенсионеры сидели на скамейках, грелись на солнышке.
Через несколько минут «сузуки» прогромыхал по центру Хаттингена — старому городу, безнадежно изуродованному огромным универсальным магазином. Джимми обогнал три грузовика, направлявшихся к шоссе на Вупперталь, затем свернул вправо. «Швейцария в Эльфрингхаузере» написано было на одном из белых указателей, и Джимми не счел это рекламным преувеличением.
Дорога была теперь не более пяти метров в ширину, повороты следовали один за другим, и ехать было приятно. Редкие машины попадались навстречу, да трактор время от времени тянул к бурту тележку с собранной кукурузой.
Джимми притормозил и остановился у небольшого домишки.
«Сливы, за фунт 40 пфеннигов».
Он купил два фунта.
Они уселись прямо на землю и начали швырять косточки далеко через луг. Шлемы валялись на траве, мотоцикл стоял у пастбищной изгороди. Сливы оказались спелыми. Пакет вскоре опустел.
— Мне нужно быть на похоронах? — нарушил молчание Джимми.
— Неужели ты придаешь значение этим вещам?
Он шмыгнул носом.
— В общем-то нет. Но я считал его сильным человеком, твоего деда.
— А тебе дадут освобождение от работы?
— Да нет, придется взять день отпуска.
— Тогда отправляйся лучше на работу. Потом отец устроит мне разнос из-за тебя. А это не нужно.
Она прислонилась к нему и погладила по волосам.
Какое-то время они посидели молча, потом отправились домой. В долине было уже темно.
В часовне на кладбище было холодно. Собравшиеся на похороны мерзли.
Не так уж много явилось людей, пожелавших проводить Эмиля Штроткемпера в последний путь. Пересчитать их можно было по пальцам.
В первом ряду восседал Эрих Шульте с женой и дочерью. У входа он приобрел сборник псалмов, который теперь внимательно изучал.
Жена рассматривала венки. Их собственный был таким, как она и хотела. Сорок белых гладиолусов украшали верхнюю половину венка из еловых веток, создавая яркий контраст с черными лентами, на которых золотыми буквами было вытиснено: «Последний привет от детей». Венок обошелся в восемьдесят марок и выглядел бы вполне прилично, не будь рядом двух еще более весомых доказательств германского искусства составлять траурные композиции.