Дети Афродиты
Шрифт:
– Я с ним не целовалась, не придумывай.
– Но я же видел! И как он тебя обнимал, тоже видел… И как смотрел…
– Это был мой брат, Вань.
– Брат?!
– Ага. Генкой зовут. Очень хороший парень.
– Но… Откуда он взялся, Оль? У тебя ж нет никого. Ты ж сирота.
– Ага. Сирота, да не совсем, как выяснилось. У меня еще и сестра Ксюша есть, в Егорьевске живет. И мать где-то есть. Мать, которая меня когда-то в роддоме оставила. А теперь мы все вместе пытаемся ее разыскать. Но, если спросить – зачем? Никто и не знает…
– Да? А сейчас по-другому настроена? И что же с тобой случилось?
– Да говорю же, сама не пойму. Наверное, я просто за саму себя боюсь, сомнений своих боюсь.
– Боишься, что простишь и полюбишь ее, да?
– Нет. Боюсь в очередной раз быть обманутой в своих ожиданиях.
– Это ты сейчас на мое грехопадение намекаешь, да?
– Вот еще! Нет уж, сам живи со своим грехопадением, как хочешь. Можешь и дальше падать, это уже твоя история, не моя. А если повезет, найдешь себе мудрую женушку, для которой факт грехопадения является просто стимулом счастливой семейной жизни… А со мной тебе не повезло, Иван. Признай это уже, наконец.
– Что-то я не пойму, Оль. Ты сейчас кокетничаешь или злишься?
– Я? Кокетничаю?
– Ага.
– Ну, ты даешь… Нет, я не злюсь и уж тем более не кокетничаю. Для этих прекрасных игрищ у меня слишком генетика плохая. Наверное, жестокости во мне много, Вань. Непрошибаемости. У меня ведь отец бандитом был, как выяснилось.
– Ух ты… А мать?
– А мать тоже личность весьма колоритная. Всю жизнь бежит, бежит куда-то… То от бандита скрывается, то от детей… Да, странная личность. Жалкая, сломленная, подавленная.
– Что ж тут странного, не понимаю. Если человека ломают, то он и ломается. Если подавляют, то становится подавленным. А жалкого человека жалеть надо, вот и все.
– Нет, я так не считаю. Если человека ломают и подавляют, он как минимум должен сопротивляться.
– Ну, не все умеют.
– Нет. Умеют все. Не хотят просто. Сопротивление – штука сложная, приложения сил требует.
– А если сил у человека мало? Ну, если природа не расщедрилась на жесткость и непрошибаемость, как для тебя, например?
– Ладно, Иван… Пустой у нас какой-то спор получается, каждый о своем говорит. Не хочу спорить. Я свою точку зрения все равно не поменяю.
– Да, в этом ты вся и есть, Оль.
– Да, в этом я вся и есть. На том и стою.
– Не устала, нет?
– Это ты мне сейчас хамить, что ли, пытаешься?
– Нет. Я пытаюсь тебе совет дать.
– Какой?
– Ну… Если человек долго стоит на ногах, он, бывает, устает до невозможности. Иногда ему просто необходимо опереться на чью-то руку.
– Это
– Нет. Куда мне. Разве ты к себе так близко подпустишь… Ты ведь и раньше не особо близко меня к себе подпускала. Хотя, видит бог, я старался.
– Да, ты очень старался, Иван. Вы вместе с Владой, бедные, очень старались.
– Ты так ничего и не поняла… Оля ты моя, Оля. Оля, Оленька. Бедный мой Кай…
– Как? Как ты меня назвал? Бедный мой Кай? Это мальчик из сказки про Снежную королеву, что ли?
– Да. Мальчик с ледяным сердцем.
– Ой, не смеши меня, Вань… А ты, значит, добрая девочка Герда, да?
– По крайней мере, я пытался. Честно пытался быть доброй девочкой Гердой. Всю жизнь иду к тебе, чтобы растопить твое ледяное сердце, потому что знаю – там, внутри, оно вовсе не ледяное. Корка сверху ледяная, а сердце внутри – живое и теплое. То есть обыкновенное бабье сердце. Да, смешно получилось, правда… С Каем и Гердой-то…
– Погоди… Что значит – всю жизнь иду? Хочешь сказать, ты не жил, а мучился со мною всю жизнь?
– Нет. Я не мучился. Я любил. Я и сейчас люблю. И ты меня любишь, я знаю.
– Нет.
– Да, Оль, да. Очень сильно любишь.
– Вань… Ты когда успел научиться так говорить? Очень красиво, Вань, как в кино… Я бы даже всплакнула, если б не знала, что ты меня банально предал.
– Это была досадная случайность, только и всего. Иногда и любящий человек бывает слаб. Но ты у нас женщина непрошибаемая, чужих слабостей не признаешь.
– Что ж, можно констатировать, и сказке конец? Бедная Герда упала в сугроб и замерзла, и туда ей и дорога?
– Да, Оль. Ты права, наверное. Бедная Герда умрет в снегах, так и не добравшись до Кая и не растопив его сердце…
Ольга вдруг почувствовала, как пролетел меж ними ледяной ветер. Ощутимо почувствовала. Даже плечами передернула, как от холода. Но – какой холод, откуда? Лето, жара… Но все равно – сделалось внутри неуютно.
– Мне пора, Иван… За обед я сама заплачу, ладно?
– Как хочешь.
– Что ж, будем молиться за Польку, да? Чтобы у нее все было хорошо? Ты молитвы какие-нибудь знаешь, Вань?
– Да я-то знаю… В детстве еще бабушка заставила выучить.
– А я ни одной не знаю… Я вообще не крещеная, кстати. Бабушка же член парии была, всю жизнь в школьных парторгах проходила.
– Я помню, Оль. Как она, кстати?
– Да ничего, нормально…
– Будешь звонить – привет передавай. Скажи, что я к осени крышу ей обязательно починю, как и обещал.
– Хорошо. Спасибо, Вань. Ну, я пошла?
– Иди…
Вечером она напилась. Стояла у кухонного окна, глядела в июньские сумерки, хлестала виски прямо из горла. Кашляла, дрожала в странном ознобе, снова глотала виски, но внутри все равно было холодно. Какая ж эта пещера внутри ненасытная с ее сталагмитами и сталактитами! Ледяная пещера без выхода. Холодно, холодно, холодно. Девочка Герда замерзла в снегах.