Дети богов
Шрифт:
Когда я вернулся из цеха следующим вечером – или днем, или утром, не поймешь – сосед уже скорчился на нижних нарах. Увидев меня, он мигом слетел с тощего матраса.
– Извините, я только на минуту прилег.
– Да лежи себе, – ответил я и полез наверх. Бедняга облегченно вздохнул и завозился внизу.
– Зовут тебя как? – спросил я спустя минуту.
Он снова вскочил и вытянулся, как на плаце.
– К-45378.
«К» – номер нашего блока.
– Настоящее имя помнишь?
Он замотал башкой.
– А что помнишь?
Пацан вздохнул и повесил голову.
– Ясно. Истории какие-нибудь рассказывать можешь?
Он радостно закивал. Я удивился. Перевернувшись на бок,
– Тогда рассказывай.
Пацан помнил, как ни странно, многое. Помнил балладу о Двалине, которую из меня выдуло в первый же день. Помнил о похождениях Однорукого. Помнил Песнь Хьорда, Сказание о Рисе Маге, Плач Девы Сигюн, помнил имена родоначальников всех Двенадцати Кланов Свартальфхейма. Теперь у меня было развлечение. Каждый вечер я, вместо того, чтобы читать опостылевшие вирши, заставлял малолетнего соседа потчевать себя байками. По-моему, не так уж и жестоко – особенно по сравнению с тем, что творилось в камерах слева и справа. Неуверенным глуховатым голосом пацан рассказывал о деяниях моих и чужих предков, и я по-новому удивлялся, ждал продолжения и нетерпеливо предвкушал развязку. Все рассказанное я забывал на следующее же утро, так что мальчишка повторял одни и те же истории по пять-шесть раз подряд. Мне не надоедало. Моя личная Шахерезада, кажется, наконец-то осознала, что мордовать ее здесь не будут, и рассказы сделались еще более обстоятельными и внятными.
А однажды вечером… В тот день я стоял последним в цепочке и три раза чуть не попал под клешню Больверка. В четвертый раз я наконец взъярился настолько, что подхватил переданный мне щит и здорово съездил бедного слепца по пальцам. Делать этого не стоило. Великан обиженно завопил. Ко мне подскочили два охранника-Цербера с дубинками и электрошокерами. Тут бы мне и бросить дурацкую железяку, однако я уже вошел в раж и, заорав:
– Мочи легавых! – или еще какой-то идиотизм в том же духе, снова поднял щит.
И огреб чем-то тяжелым по затылку.
Очухался я уже в камере. Круглолицый поливал меня водой из раковины и хлопал по щекам. Увидев, что я зашевелился, пацан просиял от радости.
– Я думал, вы уже все…
– А тебе-то что?
– Как – что? А если бы вы умерли, и кого-нибудь другого сюда бы подселили…
Я понял причину заботливости малолетки и грустно усмехнулся. Обмотал ноющую черепушку мокрым полотенцем и улегся на нижние нары, потому как башка кружилась довольно сильно. Пацан, сопя, полез наверх. Спросил оттуда:
– Рассказывать?
Я подумал. Затылок ныл. И все же…
– Давай.
– Хочите, я вам сегодня из жизни расскажу?
– Это смотря из чьей жизни.
– Из своей.
Жизнь малолетки вряд ли была особенно интересной – и уж точно короткой – но я согласился:
– Ну давай.
Парнишка наверху завозился, устраиваясь поудобней. Мне представилось, как он лежит там, закинув руки за голову, мечтательно прищурив глаза.
– На Празднике Первого Горна… Давно, дома еще… Я встретил девчонку одну.
Я обреченно вздохнул. Вот только еще пубертатных влюбленностей мне не хватало.
– Там было много гостей из клана Альвингов. У старшей дочери их конунга помолвка была назначена с наследником Вульфингов, и все знакомились, понимаете, это так принято – чтобы высокорожденные нареченные впервые встретились в Нидавеллире…
– И что?
– А эта девочка, она была из свиты княжны… Альвингов у нас считают вроде как не совсем нормальными, потому что они в родстве с верхними альвами, и во время осады Туманного Берега нейтралитет держали, и вообще. А мне так девчонка эта понравилась…
Что-то меня настораживало в его рассказе, только вот что?
– Она, представляете, вышла плясать первый танец, такая смелая, а меня не старше. И потом шутила с сыном конунга и даже выпила вина из его кубка…
–
– Нет, Инфвальт гордая, просто она умеет радоваться празднику…
Тут меня и ударило. Я понял, отчего знакомым мне показалось лицо соседа-малолетки. И в полном молчании дослушал семейное предание о том, как Драупнир и мать повстречались впервые на помолвке наследника Вульфингов и старшей княжны из клана Альвингов, и как юная красавица Инфвальт посмеялась над неловким мальчишкой, решившимся пригласить ее на танец. Сказала, что спляшет с ним завтра, если откует он за ночь браслет такой же, как у их княжны. И бедняга Драупнир всю ночь провел в кузне – зато на следующий вечер все гости признали, что да, браслетов не отличить. И пошли будущие супруги в танце Новорожденного Огня первой парой…
Должно быть, молчание мое затянулось, потому что мальчишка спросил с верхних нар:
– Вам что, не понравилось?
– Отчего же, – проскрипел я. – Очень интересная история.
Я бы мог рассказать ему значительно более интересную историю с пророческими мотивами, однако не стал. Как и всякая Кассандра, благодарности от аудитории я бы дождался вряд ли.
Он не нравился мне взрослым, не особенно любил я его и сейчас. Пацан был обычной шестеркой, ласковой, как теля, на все согласной шестеркой. Предложи я ему полировать ботинки не тряпкой, а собственным языком – Драупнир тут же вывалил бы язык, и еще за счастье почел бы услужить старшому. Сам я и в его лета был подростком мрачным. Нет, за мной никогда не задерживалось – но томительное, тоскливое чувство поднималось в груди всякий раз, когда я смотрел на его горящее желанием угодить лицо. И я не ругал пацана, когда он становился чрезмерно назойлив. Не давал ему подзатыльников. Не заставлял отскребать парашу. Не мешал счастливо болтать о том, о чем слышать мне было неприятно. Будил, когда мальчишка орал от приснившихся кошмаров. Как-то раз он попытался забраться ко мне на нары, пидоренок несчастный, хотел приласкаться. И я тогда его не тронул, лишь сшиб пинком вниз.
И лишь однажды…
После мордобоя в кузнечном цеху меня перевели на работу в токарную мастерскую. Я обтачивал на станке бесчисленные болванки, делал винты и шурупы, стараясь не прислушиваться к пронзительному визгу фрезы в соседнем цеху. По крайней мере, в этой работе имелось хотя бы подобие смысла. Впрочем, я не был уверен, что в соседнем цеху со всех моих прекрасных винтов не стачивают нарезку и не отправляют их на переплавку. Под ногти мне въелся металлический порошок. Многие в цеху кашляли. Иногда плохо закрепленная заготовка срывалась с чьего-нибудь станка и принималась скакать по комнате, сея смерть и разрушение. А в целом, работа как работа. Я привыкал. Уже привык. В этом-то и заключалось самое страшное. Побудка, миска бурды, кружка отравы, работа, жрачка, сон. Я привыкал к тюремному ритму, я почти уже с ним сжился. Единственное, что еще держало меня на поверхности: истории Драупнира. Они напоминали мне, кто я такой и зачем я здесь. Мысль о мече казалось с каждым прошедшим днем все невозможней – просто еще одна сказка. И все же была она, эта мысль, была.
Посреди ночи врубили свет, и по решеткам застучало.
– Заключенные, на выход.
Это был шмон. Еще пару дней назад проверка меня бы не смутила: что они могли отобрать, кроме жалкого листочка с врезавшимся в память стихом? Сегодня, однако, шмон оказался не в тему. Как раз днем я ухитрился сделать аккуратную заточку и спрятать в рукаве, ловко избежав внимания охранника. Особых планов на заточку у меня пока не имелось. Замки в камерах были электрические, стены – толстые. И все же заточка – она и есть заточка, на что-нибудь да сгодится. Я лихорадочно заозирался. И сунул металлический штырь в узкую щель за раковиной.