Дети нашей улицы
Шрифт:
— Такая, как эта, и избавляет от сомнений! — сказала Абда.
Только от отчаяния Шафеи пошел в дом Ясмины. Он постучал, и она открыла. Удивившись, она отступила назад.
— Вы?! — спросила она с торжествующим видом.
Мужчина отвел глаза от ее прозрачной рубашки и грустно спросил:
— Рифаа у тебя?
Ее удивление только возросло:
— Рифаа?!
Шафеи смутился. Она указала внутрь:
— Посмотри сам!
Шафеи повернулся, чтобы уйти.
— Что, сегодня он стал совершеннолетним? — бросила она ему вслед со смехом.
Он услышал, как она обратилась к кому-то в комнате:
— В
Абда ждала его в галерее.
— Давай вместе сходим на аль-Мукаттам, — предложила она.
— Накажи его Господь, — вспылил Шафеи. — И это награда за целый день изнурительного труда!
До рынка аль-Мукаттам они доехали на повозке, запряженной ослом, расспросили там о сыне всех старых соседей и знакомых, но безрезультатно. Конечно, бывало, что он отсутствовал часами, бродя по пустыне и забираясь в горы, но никому и в голову не приходило задерживаться там до столь позднего часа. Они вернулись в квартал ни с чем, обеспокоенные еще больше. Все уже обсуждали исчезновение Рифаа, а несколько дней спустя высмеивали это в кофейне, в доме Ясмины, да и во всем квартале. Люди придумывали все новые шутки о его перепуганных родителях. Умм Бахатырха и дядюшка Гаввад были единственными, кто разделял несчастье Шафеи и Абды. «Куда же он пошел? — сокрушался Гаввад. — Он ведь не такой. Иначе мы бы так не огорчались». А однажды пьяный Батыха заорал на улице «Люди добрые! Мальчика не видали?» — будто речь шла о маленьком ребенке. Квартал разразился смехом, а ребятня принялась его передразнивать. От горя Абда слегла, а Шафеи продолжал работать в мастерской, рассеянный, с покрасневшими от бессонницы глазами. Закия же, жена Ханфаса, больше не навещала Абду и при встрече делала вид, что незнакома с ней. Однажды Шафеи распиливал доску, когда услышал крик возвращающейся Ясмины:
— Дядя Шафеи! Смотри!
Она указала туда, где у самой пустыни кончалась улица. С пилой в руках Шафеи вышел из мастерской и увидел сына, неуверенным шагом бредущего домой. Шафеи бросил инструмент у дверей и побежал ему навстречу. С удивлением разглядывая Рифаа, он схватил его за руки:
— Рифаа! Где ты был?! Ты не думал о том, что мы переживаем за тебя? Несчастная мать чуть не умерла от отчаяния.
Юноша ничего не ответил. Отцу бросилась в глаза его худоба.
— Ты заболел? — спросил он.
Рифаа в смятении сказал:
— Нет. Пойдем к матери!
Подошедшая к ним Ясмина недоверчиво спросила у Рифаа:
— И где же ты был?
Он даже не посмотрел в ее сторону. Вокруг собрались мальчишки. Они с отцом направились в дом, а вместе с ними Умм Бахатырха и дядюшка Гаввад. Абда, увидев Рифаа, вскочила с постели, прижала сына к груди и слабым голосом проговорила:
— Да простит тебя Господь… Тебе все равно, что с матерью?
Он взял ее ладонь в руки, усадил на кровать, сел рядом и сказал:
— Мне жаль…
Шафеи хмурился, как туча, но в глубине души был доволен, на сердце у него посветлело.
— Мы мечтали видеть тебя счастливым! — с упреком сказал он.
Со слезами на глазах Абда спросила:
— Решил, что мы женим тебя насильно?!
— Я устал, — грустно ответил он.
— Где же ты пропадал? — спросили они хором.
Рифаа вздохнул:
— Мир мне опостылел, и я
Отец ударил себя ладонью в лоб с криком:
— Разве разумный человек так поступает?!
— Оставьте его в покое, — сказала Умм Бахатырха. — У меня есть опыт в подобных делах. Такому юноше ничего нельзя навязывать, отец.
Абда взяла сына за руку:
— Мы хотели, чтобы он был счастлив. Но что случилось, то случилось. Как же ты осунулся, сынок!
— Все показывают на нас пальцем. Такого в нашем квартале не было, — обиженно заметил отец.
— Его состояние мне знакомо, Шафеи, — вмешалась Умм Бахатырха. — Поверь мне. Он не похож на остальных.
— Мы стали посмешищем своей улицы, — грустно пробурчал Шафеи.
— Потому что такого человека в нашем квартале еще не было, — рассердилась Умм Бахатырха.
— Остается только сожалеть…
— Не гневи Бога! Сам не знаешь, что несешь. Слушай, что тебе говорят!
50
Все говорило о том, что в мастерской кипит работа. С одной стороны стола стоял Шафеи, распиливая доску, с другой — Рифаа, забивавший молотком гвозди. Под столом выросла уже целая гора опилок. Вдоль стен были прислонены оконные рамы и дверные створки. Посреди комнаты друг на друге стояли новые, отполированные до блеска ящики, которые оставалось только покрыть лаком. Ощущался отчетливый запах дерева, слышался звук пилы, стук, скрип и бульканье кальяна, который курили клиенты, беседовавшие у входа в мастерскую. Один из них, Хигази, обратился к Шафеи:
— Посмотрю, если сделаешь диван как надо, закажу у тебя приданое для дочери. Так вот… — продолжил он разговор с товарищами: — Мы живем в такое время! Если бы Габаль увидел, лишился бы рассудка.
Курившие с сожалением закачали головами. Могильщик же Бархум с улыбкой спросил у Шафеи:
— Ты так и не сделаешь для меня гроб? Ни за какие деньги?
На миг Шафеи выпустил из рук пилу и ответил:
— Клянусь, если здесь будет еще и гроб, заказчики разбегутся.
— Да, напоминание о смерти отпугнет людей, — согласился с ним Фарахат.
— Ваша беда в том, что вы боитесь смерти больше, чем следует, — снова сказал Хигази. — Поэтому вас унижают Ханфас с Баюми, а доходы с имения за вас получает Ихаб.
— А тебя разве смерть не пугает?
Сплюнув, Хигази ответил:
— Мы все ее боимся. Вот Габаль был сильным. Благодаря его силе род вернул свои права, которых мы лишились из-за собственной трусости.
Внезапно Рифаа перестал стучать молотком, вынул изо рта гвозди и сказал:
— Габаль хотел вернуть наши права по-доброму. Он не хотел применять насилие, ему просто пришлось защищаться.
Хигази усмехнулся:
— Скажи, сынок, ты хотя бы гвоздь можешь забить, не применяя силы?
Подумав, Рифаа ответил:
— Человек не дерево, уважаемый.
Уставившийся было на него отец, вернулся к работе.
— Правда в том, — продолжал Хигази, — что Габаль был самым сильным из надсмотрщиков, каких только знала наша улица. Он поднял народ, и они взялись за дубинки.
— Он хотел, чтобы они сами стали охранять квартал, — подхватил Фарахат. — И охранять не только свой род, а всех.