Дети нашей улицы
Шрифт:
У каждого, кого излечил Рифаа, была своя история. Умм Дауд, например, в нервном припадке кусала своего ребенка, а сегодня она само спокойствие и уравновешенность. Санара, у которого было только две страсти — ругаться и играть в азартные игры, стал кротким и умиротворенным. Карманник Таляба искренне раскаялся и устроился подмастерьем к лудильщику. Авис наконец-то женился. Из всех исцелившихся Рифаа выделил четверых — Заки, Хусейна, Али и Карима. Почувствовав в них искренность, он назвал их своими братьями. До этого никто из них не знал ни дружбы, ни любви: Заки бродяжничал, Хусейн не мог очнуться от гашишного дурмана, Али хотел
— Почему мы счастливы?
— Ты, ты открыл нам путь к счастью, — с воодушевлением ответил Хусейн.
Рифаа благодарно улыбнулся:
— Потому что мы избавились от бесов. Мы очистились от зависти, алчности, ненависти и другого зла, которое губит жителей нашего квартала.
Али, внимавший его словам, подхватил:
— Мы счастливы, хотя мы бедные и слабые. Владеть имением или быть надсмотрщиком — счастье не в этом.
Рифаа кивнул:
— Люди истязают себя ради призрачного имения, ради того, чтобы обладать слепой силой. Прокляните это имение и всех надсмотрщиков!
Каждый произнес слова проклятия. Али поднял с земли камень и швырнул его со всей силы в сторону горы. Рифаа продолжил:
— Поэты рассказывают, что с тех пор как аль-Габаляуи сподвиг Габаля сделать из каморок, принадлежавших роду, жилища не хуже Большого Дома по красоте и размерам, люди захотели обладать такой же силой и таким же положением, как дед, позабыв о других его достоинствах. Значит, Габаль не смог изменить их лишь тем, что добился для них прав на имение. А когда он упокоился с миром, сильнейшие превратились в грабителей, слабейшие в завистников, и всех постигло горе. Я же открываю врата в счастье, где не существует никакого имения, никакой силы и власти.
Карим склонился к нему и поцеловал.
— Завтра, — продолжал он, — когда сильные увидят счастье слабых, они поймут, что их сила, их власть и деньги, добытые обманным путем, — ничто.
Друзья отвечали ему одобрением и похвалами. Ветер донес до них из пустыни песнь пастуха. На небе зажглась звездочка. Рифаа вгляделся в лица товарищей.
— Но для излечения жителей квартала моих усилий недостаточно. Пришло время и вам научиться всем секретам изгнания беса из одержимого.
Радость отразилась на их лицах.
— Это наша заветная мечта! — воскликнул Заки.
— Вы будете ключами к счастью нашего квартала, — улыбнулся Рифаа в ответ.
Когда они вернулись на свою улицу, в одном из домов горели праздничные свадебные огни. Завидев Рифаа, люди обступили его, чтобы пожать руку. Сидевший в кофейне Батыха вскочил со своего места. Выкрикивая проклятья, от злости раздавая пощечины направо и налево, он двинулся на Рифаа:
— Ты кем возомнил себя, мальчишка?
— Я — друг бедных, — наивно ответил Рифаа.
— Тогда и веди себя как бедняк, а не как жених на свадьбе! Забыл, что тебя прогнали из квартала, что ты муж Ясмины и всего-навсего знахарь?! — плюнул Батыха в раздражении.
Люди расступились. Стало тихо. Но тут раздались свадебные
55
Баюми, надсмотрщик улицы, стоял у задних ворот своего сада, откуда открывалась дорога в пустыню. Ночь только наступила. Мужчина ждал, вслушиваясь в тишину. Когда в дверь тихонько постучали, он распахнул ее, и в сад, будто отделившись от ночи, в черной накидке и чадре проскользнула женщина. Он схватил ее за руку и повел по дорожкам, сторонясь дома. Дойдя до крытой веранды, Баюми толкнул дверь, и они вошли внутрь. Он зажег свечу и поставил ее на подоконник. Помещение выглядело заброшенным: диваны сдвинуты в ряд, посреди поднос с кальяном и всеми принадлежностями, вокруг разбросаны тюфяки. Женщина сняла с себя покрывало и чадру, и Баюми притянул ее к себе с такой силой, что кости у нее чуть не хрустнули и она посмотрела на него, прося пощады. Женщина ловко высвободилась из его объятий. Тихо усмехнувшись, он присел на тюфяк и стал искать на подносе в кучке пепла еще тлеющий уголь. Она устроилась рядом с ним, поцеловала в ухо и сказала, указывая на кальян:
— Я почти забыла, как он пахнет.
Он принялся целовать ее щеки и шею, а потом произнес, укладывая на кальян уголек:
— Этот сорт в нашем квартале курят только управляющий и я, грешный.
С улицы донесся шум разразившейся ссоры, брань, потом удары палок, звон разбитого стекла, топот бегущих ног, женские вопли, лай собак. В глазах женщины появились тревога и вопрос. Однако Баюми продолжал как ни в чем не бывало измельчать гашиш.
— Мне нелегко было добраться сюда, — сказала женщина. — Чтобы не попасться никому на глаза, пришлось идти в аль-Гамалию, оттуда в аль-Даррасу, а потом через пустыню к задней стороне твоего дома.
Продолжая работать пальцами, он наклонился к ней так близко, что вдохнул запах ее тела.
— Но не мне же являться к тебе в дом! — ответил он.
Она улыбнулась:
— Если бы ты пришел, никто из этих прихвостней и пикнуть не посмел бы. Сам Батыха посыпал бы тебе дорогу песком. Свой гнев они выместили бы на мне, — она погладила его жесткие усы и сказала, заигрывая: — А здесь ты боишься жены.
Он оставил гашиш и обнял ее с такой силой, что она застонала.
— Упаси Бог от любви надсмотрщиков, — прошептала она.
Он отпустил ее, вскинул голову, как петух, выпятил грудь и заявил:
— Есть только один надсмотрщик, остальные — молокососы.
Поигрывая его густыми волосами на груди, видневшимися из-под галабеи, она сказала:
— Это для них ты страшный, но не для меня!
Он ущипнул ее и протянул руку к кувшину:
— Ты — корона на моей голове!.. Отличное пиво!
— От него сильный запах, — недовольно сказала она. — Мой муженек может учуять.
Баюми сделал несколько глотков, чтобы напиться, снова взял кальян и сказал, насупившись:
— Подумаешь, муж! Видел его сто раз. Похож на умалишенного. Первый и единственный мужчина на этой улице, занявшийся знахарством!
Пока он раскуривал кальян, она сказала:
— Я обязана ему жизнью. Поэтому терплю и живу с ним. Вреда от него никакого, а обмануть его проще простого.
Он передал ей кальян. Она с наслаждением сделала несколько затяжек и выпустила дым, зажмурившись от удовольствия. Он же курил нервно, маленькими затяжками, между которыми обязательно что-то говорил: