Дети нашей улицы
Шрифт:
— Тебе показалось. Мы все под твоей защитой!
По дороге домой Закария столкнулся с Хасаном, который возвращался от Касема, и начал рассказывать ему обо всем, что его переполняло после встречи с надсмотрщиком. Но Хасан не дал ему договорить:
— Крепись, отец! Камар больна. Тяжело больна, отец.
О болезни Камар узнали все, даже в доме управляющего. Опечаленный Касем не отходил от нее. Он растерянно качал головой:
— Как же ты так слегла в одно мгновение?!
— Я скрывала от тебя свое состояние. Жалела тебя. На тебя столько несчастий свалилось! — отвечала она слабым голосом.
— Я
Ее бледные губы расплылись в улыбке, подобно увядающему цветку на сломанном стебельке.
— Скоро я поправлюсь, — проговорила она.
Об этом молилось его сердце. Однако какая-то пелена заволакивала ее глаза, а лицо будто высыхало. Как она могла скрывать боль? Все это ради тебя. Помилуй ее, Боже! Оставь ее мне! Услышь непрекращающийся плач ребенка!
— Ты все мне прощала! А я себе этого простить не смогу.
Она улыбнулась еще раз, будто с упреком. Пришла Умм Салем, чтобы окурить ее благовониями, Умм Атыйя, чтобы приготовить снадобья, и цирюльник Ибрагим, чтобы пустить кровь. Но лучше ей не стало.
— Как я хочу взять твою боль себе! — сказал ей Касем.
— Пусть не коснется тебя никакое зло, — проговорила она еле слышно и добавила: — Мой любимый!
«Свет меркнет в моих глазах при виде этого!» — подумал он.
— Такому человеку, как ты, не нужны слова утешения! — сказала она.
Проведать больную приходило столько народу, что в доме стало тесно, и Касем вышел на крышу. Из окон слышались женские голоса, внизу проклятья смешивались с криками торговцев. Раздался детский плач, сначала Касем подумал, что это Ихсан, но увидел на соседней крыше малыша, лежащего в пыли. Медленно опускалась темнота. Стая голубей возвращалась на ночевку. На горизонте сверкнула единственная звездочка. Он думал о том странном взгляде, который появился у Камар, о том, что у нее невольно стал дергаться уголок рта, губы посинели, и о том, как ему это пережить. Прождав несколько часов, он вернулся. В зале он застал Сакину с ребенком на руках.
— Входи тихо! Не разбуди ее! — сказала она шепотом.
Он прилег на диван, стоявший рядом с кроватью. Светильник на подоконнике давал слабый свет. Из квартала слышались только звуки ребаба. Потом Таза запел:
«Я решил дать шанс тебе, — спокойно продолжал дед, — и больше никому из тех, кто остался снаружи, шанс перебраться сюда, обзавестись семьей и начать здесь новую жизнь.
Хумам один за другим слушал радостные удары своего сердца, ожидая последних нот, которыми должна была завершиться эта счастливая песня, — так обрадованный хорошей новостью жаждет узнать продолжение. Но дед молчал. Немного помявшись, Хумам промолвил:
— Спасибо за вашу милость!
— Ты этого заслуживаешь.
Юноша, переводя взгляд с деда на ковер, тихо спросил:
— А моя семья?
— Я же ясно дал понять! — с укором ответил аль-Габаляуи.
— Но они заслуживают вашего прощения и сочувствия, — взмолился Хумам».
Камар сделала резкое движение, и Касем подскочил к ней. Вместо пелены в ее глазах он увидел незнакомый блеск. Он спросил: «Что с тобой?», и в полный голос она ответила:
— Ихсан! Где Ихсан?
Он поспешил из комнаты и вернулся вместе с Сакиной, которая несла на руках спящую девочку.
— Как велико то, что во мне!
Он наклонился к ней:
— Что ты имеешь в виду?
— Я много мучила тебя, но как велико то, что во мне!
Он прикусил губу.
— Камар! Мне так плохо от того, что я не силах облегчить твои страдания!
— Я переживаю, как ты будешь без меня? — сказала она с сожалением.
— Не надо обо мне.
— Касем, уходи! Иди к твоим товарищам! Если останешься, они убьют тебя.
— Мы уйдем вместе.
— Теперь у нас разные дороги, — сказала она, делая над собой усилие.
— Не хочешь пожалеть меня, как ты всегда делала?
— Это в прошлом…
Превозмогая себя, она махнула рукой. Он нагнулся к ней ближе, настолько, что почувствовал ее дыхание. Корчась от боли, она вытянула шею, словно прося помощи. Ее грудная клетка резко дернулась, она тяжело захрипела.
— Посади ее! Она хочет сесть! — вскрикнула Сакина.
Он обнял ее обеими руками, чтобы приподнять, но она застонала, словно прощаясь, и голова ее упала на грудь. Сакина с ребенком выбежала из комнаты. Снаружи раздался ее крик, разорвавший тишину.
82
С утра дом Касема и дорога к нему заполнились людьми, которые пришли выразить соболезнования. На улице родственные связи всегда ценились выше других добродетелей, поэтому среди сочувствующих появился и Саварис, а за ним потянулись и другие жители квартала бродяг. Также неизбежен был приход управляющего, а за ним следом подошли Лахита, Гулта и Хагаг, за которыми повалила вся улица.
Собралась настолько большая процессия, какая в наших местах бывает только в день похорон надсмотрщика. Касем терпеливо держался с достоинством мудрого человека. Во время погребения плакала каждая частичка его души и тела, но глаза оставались сухими. Прощавшиеся разошлись. На кладбище остались только Касем, Закария, Увейс и Хасан. Закария положил руку Касему на плечо и с сожалением сказал:
— Крепись, сынок! Да поможет тебе Бог!
Касем наклонился немного в сторону и сквозь всхлипы проговорил:
— Мое сердце похоронено, дядя!
Лицо Хасана исказилось в страдании. На кладбище стало тихо настолько, насколько может быть тихо только в самой пустоте. Закария сделал шаг со словами:
— Пора идти.
Однако Касема пригвоздило к месту, и он с неприязнью спросил:
— Что их привело сюда?
Закария догадался, о ком идет речь.
— В любом случае спасибо им, — ответил он.
— Так это возможность восстановить с ними отношения! — ободряюще подхватил Увейс. — Этот их жест требует от тебя ответных шагов. И, к счастью, они не принимают всерьез того, что о тебе говорят в других кварталах.
Касем предпочел промолчать, оставаясь печальным, и не вступать в спор. Неожиданно появились сторонники Касема во главе с Садеком, как будто ждали, пока соболезнующие разойдутся. Их было много, и все они были знакомы Касему. Они обнимали его, пока глаза не наполнились слезами. Увейс недовольно обводил их взглядом. Но это никого не задевало.