Дети солнца

Шишкова-Шипунова Светлана Евгеньевна

Я вышла на балкон. Отсюда хорошо было видно море, и в другое время я бы с удовольствием им полюбовалась (из окон моего дома видны только горы). Но сейчас лишь мельком взглянула на слепящую водную гладь и занялась разглядыванием обстановки на самом балконе. Слева от выхода, у стены стояла раскладушка со смятой постелью, на полу под ней – пепельница с одним окурком и мужские тапочки. Вдоль перил, на их же уровне, не выше, натянута тонкая верёвка для сушки купальников, не сразу заметная.

Во мне вдруг проснулся азарт мелкого сыщика. Взгляд мой упёрся в раскладушку. Всё дело в ней, конечно. Не окажись здесь эта чёртова раскладушка, ничего бы не случилось, потому что тогда Саша лёг бы спать в комнате, на

нормальной кровати и даже, если встал бы ночью покурить… Стоп. Встал покурить. И что? Сел верхом на перила? Зачем? Во–первых, неудобно, а во–вторых, где же в таком случае сигарета, где окурок? Внизу, на клумбе его нет, это я от мужиков знаю, осматривавших место происшествия. Но вот же он, лежит себе спокойно в пепельнице под раскладушкой, значит, курил Саша лёжа (для этого-то удовольствия – курить лёжа – он и запросил себе раскладушку на балкон) и докурил до конца, загасил. Тогда зачем же он вставал? Или он вообще не ложился? Нет, судя по окурку в пепельнице, ложился, иначе, если бы стоя курил, выбросил бы окурок на клумбу, так все мужики делают. Значит, они с Лёлей выпили, он покурил, и они легли спать, она – в комнате, он – на раскладушке. Нет, не так. Мужики внизу сказали, что когда ночью вошли сюда, Лёля спала здесь, на балконе. Ерунда какая-то получается. Две кровати в комнате стоят пустые, а они вдвоём на раскладушке? Она не должна была здесь укладываться. Да, ну и что? Не должна, а захотела лечь с ним и легла, ничего особенного, вряд ли он возражал, они оба маленькие, худенькие, вполне могли поместиться. Значит, они легли на раскладушку вместе, или сначала он лёг, покурил, а потом она к нему пришла и тоже прилегла. И что дальше?

— Лёля, — сказала я, заглядывая в комнату. – Ты где обычно спишь, у стенки или с краю?

Лёля лежала и смотрела в потолок.

— Он у стенки, а я с краю.

Я так и думала.

— А этой ночью ты где спала, на балконе или в комнате?

Зачем я спрашиваю, ведь знаю уже, что на балконе.

— В комнате, — сказала Лёля. – На этой кровати.

Бедная Лёля, совсем ничего не помнит.

— А дома вы на чём спите?

— На диван–кровати, — сказала она и всхлипнула.

— А вот скажи, когда Саша дома ночью вставал, он как… перелезал через тебя или, знаешь, как некоторые делают: встал на ноги и — тюх, тюх по постели, а в торце дивана сошёл на пол, нет?

Лёля пожала плечами.

— Может быть…

Я вернулась на балкон и снова уставилась на раскладушку. Торцом она упиралась в перила балкона. Это, если на полу стоять, то перила доходят мне (значит, и Саше) до пояса, а если встать ногами на раскладушку, тем более, что она немного проваливается, тем более, что тебя слегка покачивает… Да ещё эта верёвка вдоль перил, запросто можно в ней запутаться ногами. Тем более в темноте.

Я попыталась представить, как всё могло быть. Вот он встаёт ночью, чтобы выйти, допустим, в туалет, пили все-таки. А сам-то ещё не усвоил (они же первую ночь в санатории), что они уже не дома, что это не диван–кровать, и не стул какой-нибудь в торце, через который можно перелезть, а перила балкона, натыкается на них и…

Тут я почувствовала, что кто-то стоит у меня за спиной, и обернулась. В дверях стоял молодой человек в белом халате с тонометром, пришёл измерить Лёле давление, а она, кажется, задремала, наконец.

— Пытаетесь провести собственное расследование? – спросил он чуть насмешливо.

— Пытаюсь понять.

— Что тут понимать, — вздохнул он. – Несчастный случай.

— Да, конечно, следователь тоже так сказал. Но… вам не кажется странным, что несчастные случаи никто не расследует? Убийства расследуют, самоубийства тоже расследуют: кто довёл, почему? А когда несчастный случай — сразу все успокаиваются, мол, ничего не поделаешь, судьба!

Доктор оглянулся на Лёлю.

—

Давайте выйдем, пусть она отдохнёт.

На цыпочках мы вышли в коридор. Там было прохладнее, чем в номере, окна выходили на противоположную от моря сторону, в тенистый парк. Мы присели на диванчик у окна, и он спросил:

— А вы не согласны, что – судьба?

— Может, и согласна. Но я хочу понять, как именно она это проделала.

— А что это меняет? Человека-то не вернёшь.

— Когда понимаешь, — легче. Неизвестность усугубляет.

— Ну, и что вы там поняли? – он кивнул на дверь 22–го номера.

Я изложила ему свою версию. Он выслушал молча и вдруг сказал:

— Знаете, я ведь говорил с ним вчера, когда санаторную книжку ему выписывал.

Я охнула и даже за рукав его схватила.

— Он вам что-нибудь сказал?

— Сказал, что очень устал и хочет денёк–другой просто отдохнуть, отоспаться, безо всяких процедур. Многие так говорят. Приезжают – вымотанные, измочаленные, ничего не хотят, только спать. Синдром хронической усталости, слышали?

Я кивнула.

— Для людей, постоянно находящихся в экстремальных ситуациях, а у нас чуть ли не весь контингент такой, — это обычное состояние. Но, знаете, что интересно? Некоторые это состояние переносят даже лучше, чем состояние покоя, отдыха.

— Да? А почему?

— Там – все напряжено, сосредоточено, отмобилизовано. Тут – напротив – все расслабляется, все тормоза отпущены, и иногда организм не выдерживает именно этого – отсутствия привычных нагрузок. Отдых на курорте, да ещё таком, как наш, – это, я вам скажу, ситуация по–своему экстремальная.

— Но ведь здесь все эмоции вроде как положительные.

— Организму, если он находится в состоянии той самой хронической усталости, это без разницы. Инфаркт ведь и от радости случается.

— Ну, и что это объясняет в нашем несчастном случае?

Он вздохнул и пожал плечами.

— Может, и ничего, а может, кое-что. Говорят, он был довольно ценным специалистом по своей линии. А тут — такая неосмотрительность. Кстати, вам разве не сказали, что он упал не вниз головой, а на спину?

— На спину? – удивилась я. – И что это значит?

— Ну, это значит, что он стоял или сидел, я не знаю, спиной к перилам, может быть, на перилах, и так упал. То ли потерял равновесие, то ли… его толкнули. Если он действительно сидел на перилах (что с его стороны довольно безрассудно), то самого лёгкого толчка хватило бы.

Преподнесённая доктором информация плохо вписывалась в придуманную мною версию. Да и черт с ней, с версией! Но кто это мог толкнуть Сашу? Да и с чего бы он взгромождался верхом на перила? Нет, что-то опять не так. Теперь я уже окончательно ничего не понимаю.

— Знаете, что я вам скажу? – посоветовал доктор. — Не мучьте себя этим. Бывают смерти, о которых не дано узнать, как они произошли. И гадать не надо.

— Как вы думаете, могу я сходить на море? – Лёля стояла в дверях и смотрела на нас виновато и жалобно. – Я ведь теперь не скоро его увижу, море, может, вообще больше не увижу.

— Конечно, — сказал доктор. – Только, пожалуйста, не одна. Уже темнеет.

Мы спустились вниз, сменившаяся дежурная в вестибюле проводила нас равнодушным взглядом. Внизу остро пахло розами и хвоей – от сосен, окружающих со всех сторон санаторные корпуса. Было тихо, тепло, безлюдно, как будто ничего не случилось. Мы обогнули фонтан, прошли по кипарисовой аллее к лифту, съехали в дребезжащей металлической коробке вниз, под горку, спустились по широкой лестнице с каменными фигурками морских коньков по бокам на санаторную набережную и тут увидели, что у моря полно народу. Люди сидели на скамейках и на деревянных лежаках, бродили у самой кромки воды, что-то подбирая, наверно, ракушки. Мы нашли пустую скамейку в конце пляжа и сели.