Детский сад
Шрифт:
Милена смотрела на нее молча, пустым взглядом.
— Такой вот порядок, — подытожила Терминал по имени Рут. — Жестковат, но не такой жесткий, как когда-то, скажу я вам.
Затем она помогла Ролфе встать и повела ее на выход.
Милена пошла следом. А что еще оставалось делать?
Глава седьмая
Самое фатальное состояние (Усилия любви)
СНАРУЖИ СТОЯЛО БАБЬЕ ЛЕТО — почти летняя теплынь, с пятнами света от игриво бегущих по небу облаков.
— Ты мне ничего не рассказывала о своей матери, — заметила Милена, когда они шли мимо моста.
— Она от нас ушла, — отвечала Ролфа, — папа ей не нравился.
— И куда она отправилась? — спросила Милена.
Ролфа, обернувшись, улыбнулась ей странноватой улыбкой.
— В Антарктику.
В молчании они миновали здание, где раньше находился дворец архиепископа. Обе знали, что им предстоит заняться любовью, и Милена сознавала, что непременно подхватит вирус. Ей этого даже хотелось; не хотелось оставаться в стороне. Только раздумывать над этим не было смысла. Секс усложняет отношения, но их упрощает сила любви.
Под крики чаек прошли мимо больницы, основанной Флоренс Найтингейл, и еще одного небольшого парка. Так постепенно добрались до каменной подковы Раковины и, пройдя через двор, взошли по лестнице.
И наконец они занялись любовью в своей холодной тесной каморке; ощущение, показавшееся разом и более обыденным, и более странным, чем представляла себе Милена, — столь же обыденное и столь же странное, каким бывает дождь.
А потом начался озноб. Ролфа продрогла. Милена укрыла ее всеми одеялами, какие только у них были, но Ролфа по-прежнему жаловалась на ломоту и сухость в носу. Чтобы сделать воздух хоть чуточку повлажней, Милена вскипятила стиральный бачок, от которого воздух в комнатке подернулся сырым паром.
— Будто мурашки зудят, — отмечала Ролфа. — Прямо по всей руке, а затем сразу в голову.
Милена подносила ей кружками горячую воду. Пар вроде бы пошел на пользу. Голос у Ролфы снова стал мягче, и она, сев на постели, пила воду — жадно, крупными глотками. Милена прилегла возле нее, положив голову ей на живот. В животе бурчало, и они обе смеялись. За окном темнело, постепенно очертания города растворились в темени.
— Сейчас запою, — сказала неожиданно Ролфа.
Милена поспешно зажгла свечу, нашарила под кроватью бумагу, и, прежде чем она успела толком приготовиться, полилась песня.
«Постой же, ну погоди же ты хоть чуть-чуть!» — мысленно упрашивала Милена, но потом просто начала запись без начала.
Зазвучало что-то, напоминавшее финал
— Эй, хватит там! — прокричал кто-то выше этажом.
Ролфа лишь улыбнулась шире и запела еще громче.
— Тише! — провыл кто-то рядом.
Милена рывком распахнула окно.
— У нас тут с жизнью прощаются! — рявкнула она вместо оправдания. Для нее оно так, по сути, и было.
Когда композиция подошла к концу — неспешно, с умиротворяющей завершенностью, — Ролфа сопроводила финал плавным, округлым жестом. После чего они с Миленой торжественно переглянулись в наступившей тишине, освещаемой подрагивающим светом свечи.
И тут Ролфа с насмешливым видом, потрясающе реалистично воспроизвела звук бурных аплодисментов. А как известно, для артиста он не что иное, как глас самой справедливости.
Милена укутала ее покрывалом, нежно поцеловала, и Ролфа заснула, а за ночь болезнь прошла. Утром, когда Милена попыталась ее поцеловать, Ролфа повернулась к ней лицом. Милена подала ей кружку чая.
— Вот выпью, и сразу вырасту, — шутливо сказала Ролфа, — стану совсем как взрослая.
Среди дня она сказала:
— Похоже, мне уже полегчало, пора выбираться из постели, — и отбросила покрывало. Щеки, руки, плечи ее покрывала поросль щетины. Медлительно, все еще как сомнамбула, она взялась собирать свои пожитки — большущих размеров одежду, фартук, вилку для жарки.
Стоя у двери и не совсем еще твердо держась на ослабевших ногах, она смущенно сказала:
— Мне, пожалуй, надо б найти другое место для житья. Ведь мне его предоставят, да?
Милена опустилась на краешек кровати и, неловко отвернувшись, кивнула.
— Да, должны, — произнесла она. — Как устроишься где-нибудь, приходи обратно за книгами.
Сказать больше было нечего. Слышно было, как негромко и многозначительно щелкнул замок на двери.
МИЛЕНА ОСТАЛАСЬ СИДЕТЬ на кровати. Сидела не шевелясь. Она не думала о том, что убита горем, — просто сидела и не двигалась. Последние три месяца Ролфа была, пожалуй, единственной, о ком она думала, и без нее Милена, оказывается, просто не знала, чем заняться. Просто в голову не приходило.
Не хотелось ни есть, ни выходить на улицу. На улицу — куда, зачем? Обратно в актрисы? В актрисы ей не хотелось. В окно струился солнечный свет, в комнате стало даже жарковато. Милена сидела и молчала как каменная. «Вот так, видно, ощущала себя Ролфа, когда она целыми днями сидела одна в комнате, а я разгуливала по Лондону».
Когда Милена начала чувствовать запах своего тела, она сходила в душ и помылась. Угрюмо посмотрела на пучки щетины — вокруг сливной решетки, там, где брилась Ролфа. С каменным лицом она включила струю на полную мощность и смыла их, пропихнув ногой в решетку.