Детство и юность Катрин Шаррон
Шрифт:
— Так вот, — вздохнула мать, — Мариэтта хочет взять Обена к себе на ферму. Он будет помогать им, а они за это станут его кормить, одевать и обстирывать.
— А в день всех святых и на Иванов день, — добавила Мариэтта, — мы будем давать вам по одному экю.
— Это бы здорово выручило нас, — заключила мать. Жан Шаррон молча приглаживал свои усы. Потом кашлянул, прочищая горло.
— У нас слишком много ртов… — продолжала мать, — слишком много ртов и слишком мало денег…
Отец наконец
— А Робер? — спросил он.
— Робер согласен, — вполголоса ответила Мариэтта.
— Он в тот день, верно, разбавил свое вино водой? — подмигнул Марциал.
Мариэтта бросила отчаянный взгляд в сторону матери, но та отвернулась и сделала вид, что мешает угли в очаге. Не подымая головы, мать повторила голосом, в котором теперь сквозила бесконечная усталость:
— Это выручило бы нас…
— Нет! — проговорил Обен со сдержанной яростью. Он засунул руки в карманы и, казалось, готов был бросить вызов всему свету.
— Что — нет? — мягко спросила мать.
— Нет, не поеду!
— Тебе у нас плохо не будет, — заметила Мариэтта.
— Это ты только говоришь!
Мать подошла к Обену, положила руку на его плечо.
— Сынок, это необходимо.
Обен упрямо сдвинул брови.
— Значит, ты не хочешь помочь нам выбраться из нужды?
— Ладно! Получайте ваши экю: и в день всех святых, и на Иванов день!
Раз не хотите больше меня видеть, не надо! — Обен! — повысил голос отец.
— Оставьте его, Жан, — тихо сказала мать. — Не трогайте. Она ушла в комнату, вернулась со свертком одежды и передала его Мариэтте. Стали прощаться, целуясь и уверяя друг друга, что скоро свидятся. Обен стоял в стороне и молчал. Напоследок родители подошли к нему, поцеловали по очереди в лоб; он не ответил им. Позже, когда Марциал уже запряг першерона в двуколку, мать снова протянула руки к Обену, но тот все так же молча отступил. Он взобрался на козлы и уселся рядом с Мариэттой, державшей вожжи.
До самого конца улицы Мариэтта то и дело оборачивалась и махала рукой. Обен не обернулся ни разу. Когда двуколка скрылась за поворотом, отец взял мать под руку и сказал:
— Не ожидал я от него такого…
— Бедный мальчик, — тихо проронила мать. Она нагнулась к Катрин. — Бедный мальчик, — повторила она, — он думает, что я его не люблю, но это неправда…
Я очень люблю вас всех. Помни об этом, Кати, помни всегда…
Она сделала несколько шагов и остановилась:
— Ах! Не надо было бы… Да что поделаешь? Там он, по крайней мере, будет сыт…
— А Мариэтта, — начал отец, словно возвращаясь к неотступно преследовавшей его мысли, — ты заметила?..
— Да. Может быть, для нее и лучше, что брат будет рядом…
Марциал и отец вернулись на работу. Ушла куда-то на очередную
— Ну вот, — сказал Франсуа, — одним ртом стало меньше.
— Как — меньше?
— Один уехал.
— Зачем только мама отпустила его с Мариэттой?
— Она правильно сделала. Вы все уедете.
— О!..
Катрин задохнулась от негодования на брата. Ей хотелось крикнуть ему прямо в лицо тысячи гневных слов, но почему-то не подвертывалось ни одного подходящего — так велико было ее возмущение.
Франсуа между тем продолжал:
— Только меня им не удастся сбыть с рук: я один останусь с ними…
Катрин с трудом удержалась, чтобы не закатить ему пощечину. «Пусть он замолчит, — думала она, — или я не знаю, что сделаю».
— Я… — начал снова Франсуа.
Катрин вскочила, подхватила Клотильду, которая уже давно тянула к ней ручонки из колыбели, и сбежала вниз по лестнице так быстро, как только позволяла ей тяжелая ноша. Она слышала, как брат кричал ей сверху:
— Кати! Кати! Почему ты бросаешь меня одного?
Ей даже показалось, будто он протяжно застонал. Очутившись внизу, Катрин остановилась на мгновение в нерешительности, потом спустилась с крыльца и торопливо зашагала по дороге, ведущей из города.
Был чудесный осенний день. Деревья стояли убранные в золото и пурпур; желтые листья устилали землю.
Клотильда, обвив рукой шею сестры, щебетала, не смолкая ни на минуту.
«Счастливая, — думала Катрин, — ничего-то она не понимает!» Скоро девочке пришлось замедлить шаг: сестренка была слишком тяжела, и хотя Катрин то и дело меняла руки, силы ее были на исходе, а усталость лишь увеличивала печаль.
«Помни всегда», — сказала мать. Но почему же она тогда расстается со своими детьми? Франсуа, должно быть, все-таки прав: после Обена настанет ее черед и она отправится неведомо куда.
Медленно бредя по обочине дороги, Катрин вспоминала Жалада. Там они были все вместе, и она верила, что так было и так будет всегда. И вот сначала ушел Крестный, потом Мариэтта, а теперь Обен…
Но каким же гадким оказался Франсуа! «Это не его вина», — говорила мать после каждой его злобной выходки. Все ясно: мать теперь любит одного Франсуа. Катрин опустилась на землю у края дороги, посадила Клотильду на вытоптанную траву рядом с собой. Через минуту ей почудился какой-то шорох за живой изгородью. Она быстро обернулась, но никого не увидела. Ни одно дуновение ветерка не шевелило верхушки деревьев; в глубокой тишине слышалось только тихое воркование Клотильды.