Детство и юность Катрин Шаррон
Шрифт:
Жан Шаррон наклонился немного вперед и сощурил глаза, словно стараясь разглядеть что-то в глубине комнаты.
— Да, что же мне делать? — спросил он.
Казалось, он обращался не к Фелиси, не к Мариэтте и не к Крестному — вообще ни к кому из присутствующих. «Он спрашивает у матери», — со страхом подумала Катрин. Отец откинулся назад, вперив глаза в пространство, потом снова наклонился над столом.
— Я могу сказать вам… — откликнулась Фелиси, — могу сказать вам, что надо сделать. Вы должны отдать девочек в сиротский приют при Кармелитском монастыре.
Кочерга выскользнула из рук Катрин и с грохотом упала на дощатый пол.
Все
Вам предлагают бросить ваших детей!» Но голос не повиновался ей, и она лишь прошептала еле слышно:
— Папа, я буду заботиться о сестренках, я воспитаю их…
— Что ты там болтаешь?! — громко запротестовала Фелиси, и ее короткие ручки, сложенные на животе, запрыгали. — Дурочка, ты еще не знаешь, что такое дом без матери!
Мариэтта добавила ласково:
— Ты разумна и старательна для своих тринадцати лет, Кати, но две девчонки этого возраста… Ты не представляешь, как тебе будет трудно!
О нет, Катрин хорошо знала, на что идет! А все остальные хотели, как видно, только одного: разрушить, уничтожить ее семью. И они, разумеется, уверены, что поступают правильно! Но глупцы все-таки они, а не Катрин. Им невдомек, что они убивают мать вторично, разлучая ее детей, отнимая их у нее, потому что отдать сестренок в приют — значит отнять их у матери, у ее памяти. Неужели они не видят, что у Катрин хватит ума и сил, чтобы заменить покойную? Даже Мариэтта и та предавала ее, Мариэтта, которая сама осталась когда-то без матери совсем крошкой, и, однако, отец не отдал ее тогда в приют. А Крестный — почему он молчит, почему не скажет: «Отец, вы взяли меня в свой дом, когда мои родители умерли… Вы поступили так ради чужого ребенка, почему же сейчас вы не сделаете то же самое для своих родных детей?» А чего ждет Берта, робкая жена Крестного? Ведь и она тоже сирота…
Почему она не поддержит своего мужа? А Жюли и Орельен, там, у окна, не могут, что ли, сказать свое слово? Ведь Лартиг, их отец, не отдал ни того, ни другого в сиротский приют после смерти жены…
«Странно, — подумала Катрин, — оказывается, здесь, в этой комнате, полно сирот!» Она знала, что сиротство — обычная вещь в нищем пригороде Ла Ганны; редко кто из бедняков доживал здесь до старости. И все-таки… разве можно смириться с мыслью, что Клотильде и Туанон суждено пополнить унылое, черное стадо сирот, опекаемых монахинями, — этих тихих, всегда печальных девочек, которые по четвергам и воскресеньям шествуют парами через весь город к церкви святого Лу?..
И вот, наконец, то, чего так страстно желала и ждала Катрин, свершилось: Крестный заговорил — слишком робко, по мнению Катрин, но все-таки достаточно определенно, чтобы девочка воспряла духом в своей одинокой борьбе.
— В конце концов, — говорил молодой плотник, — Катрин, быть может, и права. Если она считает, что сумеет заменить сестренкам мать, это — выход!
— Выход! — взорвалась Фелиси, и ее двойной подбородок затрясся от возмущения. — Скажите лучше: ребячество! Нет, нет, — повторяла она, мотая головой, — что там говорить! Дом без хозяйки — это не дом.
Отец вдруг встал из-за стола и направился в комнату. Катрин показалось, будто он что-то шепчет на ходу; ей послышалось «Мария… Мария…» Крестный пошел за ним. Скоро они вернулись обратно. Отец был мертвенно-бледен.
— Прошу вас, —
Он сделал приглашающий жест рукой, но не смог закончить фразы.
— Папа, не убивайтесь так, ну, пожалуйста… — умоляюще пролепетала Мариэтта.
— Жена права, — проговорил Робер. Это были первые слова, сказанные им за весь день. Должно быть, он счел уместным дать понять, что тоже, по-своему, принимает участие в семейном горе. И добавил: — Все это так, но Амбруасс — не ближний свет, а в темноте лошадь идет не больно-то быстро…
Слова Робера послужили сигналом; все поднялись с мест и стали прощаться. На улице стоял сильный мороз. Отъезжающие набились в двуколку Робера. Лошади потребовалось немало усилий, чтобы сдвинуть с места перегруженный до отказа экипаж. Двуколка медленно тронулась, скрипя и подпрыгивая на рытвинах и ухабах. Отец и Катрин стояли в дверях, провожая гостей, и слушали, как Робер осыпает лошадь яростной бранью и щелкает кнутом. Когда повозка исчезла за поворотом, отец взял Катрин за руку. Так они стояли, неподвижные и безмолвные, на ледяном ветру. Катрин не решалась ни пошевельнуться, ни заговорить; ей казалось, что от ее маленькой руки исходят сила, тепло и доверие, которые передаются отцу, его измученному, наболевшему сердцу…
Вдруг отец словно очнулся:
— О чем я только думаю! Бог ты мой! Держать тебя на таком холоде раздетой…
Они вернулись в кухню, подошли к догорающему огню. Клотильда и Туанон, обнявшись, дремали в углу. Отец робко прикоснулся пальцами к густым локонам Клотильды, к гладкой черной челке Туанон.
— Что же делать? — спросил он глухо.
Из темного угла, от окошка, донесся голос Франсуа:
— Надо сделать так, как говорит Кати.
Отец устало пожал плечами. Катрин отодвинулась от огня, чтобы никто не увидел ее внезапно залившееся краской лицо. Значит, Франсуа тоже все понял, Франсуа будет защищать ее, он поможет ей выиграть битву! Он тоже считает, что со смертью матери именно она, Катрин, должна взять на себя заботы о доме и семье? Катрин была несказанно изумлена, отыскав в тайниках своего горя неожиданную радость — радость дружбы и единомыслия с братом. Она хорошо понимала, что битва за семью еще не выиграна, что отец колеблется, что завтра он, быть может, сочтет более благоразумным отправить Клотильду и Туанон в приют, но зато теперь она знала, что не будет одинокой ни в этом тяжелом испытании, ни во всех других.
Глава 34
На следующий день Катрин решила посоветоваться с друзьями. Отец рано утром ушел на работу. Франсуа сидел, полусонный, перед своим станком. Время от времени он запускал его ударом ноги, но тут же останавливал и снова погружался в дремоту. Клотильда и Туанон спали как убитые. Катрин убирала в буфет миски, протирала мебель, поглядывая на спящих сестренок. Как завидовала она их беззаботному детскому сну, она, которая уже в восемь лет лишена была такого счастья!
— До чего ж они милы!
Ей захотелось, чтобы брат тоже полюбовался на сестренок. Он по-прежнему сидел за своим станком, устремив безучастный взгляд в пространство.
— Франсуа! Подойди-ка сюда, погляди.
Брат поднялся со стула и, подпрыгивая на своих костылях, словно большой дрозд с подрезанными крыльями, подошел к Катрин.
— Ну что? — спросил он брюзгливо. — Что ты хочешь мне показать?
— Девочек.
— Девчонок? А что с ними такое, с девчонками?