Детство и юность Катрин Шаррон
Шрифт:
— Оставь передник в покое и, поди, затопи камин в барыниной комнате.
Матильда повернулась, чтобы идти; госпожа Пурпайль крикнула ей вдогонку:
— Не забудь поставить возле камина корзиночку с сосновыми шишками!
Обернувшись к Катрин, сидевшей у окна с шитьем, госпожа Пурпайль распорядилась:
— А ты, Кати, оставь пока белье, есть срочная работа. Видишь, там в углу, около раковины, я сложила всю обувь наших путешественниц. Пересмотри эти башмаки: все ли они в порядке?
«Значит, вот в чем дело: они возвращаются, они с минуты на минуту должны быть тут! Я услышу их голоса, а может, даже увижу
Присев на корточки возле раковины, Катрин принялась разбирать ворох дамской обуви, сложенный госпожой Пурпайль. Здесь были кожаные ботинки для улицы, меховые сапожки, бальные туфельки, легкие как пух домашние туфли без каблуков и задников. Девочка осторожно перебирала эти чудеса сапожного мастерства, словно боясь нечаянно повредить их. Самые маленькие ботинки Катрин подолгу держала в руках, уверенная, что они принадлежат Эмильенне, и была ужасно довольна, обнаружив, что на высоком ботинке из белого шевро не хватает одной пуговицы. Она показала ботинок госпоже Пурпайль.
— Ах, спасибо тебе, дитя мое! Видишь, я была права, не доверяя этой разине Матильде. Несколько дней назад я велела ей внимательно просмотреть всю обувь. Возьми в верхнем ящике вон того шкафчика шкатулку: ты найдешь там пуговицы для ботинок, возьми белую. Там же лежат иголка и нитки. Подумать только: новые шевровые ботинки барышни…
Катрин принялась за работу. Иголка скользила порой по гладкой коже, один раз даже уколола ее в палец. Наконец Катрин поставила на пол белый ботинок с пришитой пуговицей.
Послеполуденное время тянулось долго. Девочка снова взялась за шитье.
— Между нами говоря, Матильда права, — призналась госпожа Пурпайль. Каждый раз, когда они возвращаются из Убежища, мы ждем их до поздней ночи.
Скоро пришлось зажечь свечу.
— Кати, — сказала кухарка, — ты сегодня достаточно потрудилась. Можешь идти домой. Мы обойдемся и без твоей помощи, когда они приедут.
Катрин сколько могла тянула время, делая вид, будто заканчивает работу.
Ей совсем не хотелось уходить до приезда господ. Но госпожа Пурпайль снова напомнила девочке, что ей давно пора возвращаться в дом-на-лугах, и Катрин скрепя сердце надела свою грубошерстную коричневую накидку, сунула ноги в сабо и попрощалась.
Подойдя к воротам, она вдруг услышала за оградой щелканье кнута, стук колес и цоканье лошадиных копыт о мостовую. Катрин кинулась обратно, укрылась под густыми, низко свисающими ветвями голубого кедра. Не успела она спрятаться, как из дверей кухни выскочила Матильда с фонарем в руках и побежала к воротам. В доме, за окнами первого и второго этажа, замелькали огоньки; должно быть, госпожа Пурпайль и мадемуазель Рашель несли из комнаты в комнату зажженные канделябры. Ворота заскрипели, поворачиваясь на тугих петлях, экипаж въехал в аллею, обогнул здание и остановился у крыльца.
Клемент, кучер, соскочил с козел. Матильда с фонарем в руках подошла к нему.
Парадные двери распахнулись. Высокий, широкоплечий и грузный мужчина вышел на крыльцо в сопровождении госпожи Пурпайль и приказчика из конторы («Наверное, сам барин», — подумала Катрин), спустился по ступенькам и, подойдя к экипажу, протянул руку к открытой дверце. Стройная, гибкая женщина, закутанная вуалью, появилась в проеме дверцы, томно оперлась на протянутую мужчиной
Вся группа, столпившись у экипажа, ждала. Наконец из дверцы высунулась взъерошенная голова с бледным лицом и вытаращенными глазами, и брат Эмильенны, Ксавье, не торопясь вылез из экипажа.
Господа, окруженные слугами, поднялись на крыльцо. Отдельные слова, обрывки фраз, веселый смех, восклицания, отнесенные ветром в сторону, долетали до Катрин, притаившейся в своем убежище. Наконец все вошли в дом, и госпожа Пурпайль закрыла за ними тяжелую двустворчатую дверь.
Катрин выбралась из своей засады и убежала.
Катрин надеялась, что уже на следующее утро встретит свою молодую хозяйку, но прошел день, за ним много других, а ей все никак не удавалось увидеть Эмильенну. Теперь, после возвращения господ, работы в доме хватало на всех: целыми днями стирали, стряпали, гладили, шили… Катрин не выходила из полуподвала и не видела никого, кроме госпожи Пурпайль, Матильды, Клемента и многочисленных служащих господина Дезарриж.
Во второй половине дня, около четырех часов, Матильда относила наверх поднос с полдником для барыни и ее детей. Иногда госпожа Пурпаиль делала это сама — в тех случаях, когда хотела похвалиться особенно удачным пирожным или кремом собственного изобретения. Катрин с нетерпением поджидала случая, когда судьба улыбнется ей — кухарка и горничная будут заняты неотложными делами, и госпожа Пурпайль скажет: «Ну-ка, Кати, отнеси наверх поднос с угощеньем для господ». Но судьба не спешила осуществить ее желание.
Глава 40
Наконец долгожданный момент наступил. Это случилось около четырех часов, в теплый и солнечный апрельский день, тихий и безветренный.
Матильда, которую госпожа Пурпайль услала за покупками в город, не возвращалась. Когда на кухне, возле плиты, зазвенел нетерпеливый и требовательный звонок, кухарка воздела к небу свои короткие пухлые руки.
— Господа требуют полдник, — воскликнула она, — а эта разиня Матильда и не думает появляться!.. И у меня, как на грех, разыгрался ревматизм!..
Госпожа Пурпайль внимательно поглядела на Катрин, взвесила на руке уставленный дорогой фарфоровой посудой поднос, поколебалась еще немного и, наконец, решилась доверить его девочке:
— А ты не грохнешь все это наземь?
Катрин поднялась по лестнице, держа перед собой поднос, словно святыню.
Там, у дверей комнаты, уже стояла Эмильенна: волосы ее были слегка растрепаны, глаза в полумраке коридора казались еще темней и больше. На ней была пышная зеленая юбка, собранная в талии, и белая гипюровая блузка; в руке она держала раскрытую книгу. Барышня сама сняла с низенького столика перед камином несколько фарфоровых безделушек, чтобы Катрин могла поставить туда поднос. Она показалась девочке ниже ростом, чем в прошлый раз, и вид у нее был не такой надменный и строгий. И Катрин вновь подумала, что никогда в жизни не приходилось ей видеть существа более прекрасного.