Детство и юность Катрин Шаррон

Клансье Жорж Эммануэль

Молодая барышня молча смотрела на Катрин, но слушала ли она ее? Глаза Эмильенны были устремлены вдаль, мимо маленькой служанки. Внезапно в них сверкнул огонек, и, прервав Катрин, Эмильенна заговорила:

— Я все припоминаю, все припоминаю… Я уверена, что видела тебя раньше, но не помню, когда и где…

Катрин низко склонила голову над шитьем. Слова барышни причиняли ей боль. Значит, барышня ничего не помнит? Она смотрит на вас своими распрекрасными глазами, но не видит вас, не узнает!

— Никак не припомню… — начала снова

Эмильенна.

Она ждала, что Катрин придет к ней на помощь, подскажет ей, но девочка упорно молчала, не поднимая глаз от работы.

— А я помню, — проговорил вдруг своим тягучим голосом Ксавье; сидя у низенького столика, он рассеянно перелистывал стопку иллюстрированных журналов.

Эмильенна и Катрин разом обернулись к нему. И было чему удивиться!

Ксавье вдруг вмешивается в разговор, да еще утверждает, будто помнит вещи, изгладившиеся из памяти сестры! Катрин привыкла видеть его безмолвным и апатичным. Он оживлялся лишь при виде подноса с полдником.

Катрин окинула критическим взглядом круглое бледное лицо молодого барина, уже оттененное светлым пушком, его выпуклые глаза и мягкий, безвольный рот. «Болтает невесть что!» — решила девочка, убежденная, что Ксавье вообще не способен чем-либо интересоваться.

— Это было в день какого-то бала, — монотонно продолжал между тем Ксавье, — в библиотеке. Наверное, года два назад. Мы вдруг услышали звуки арфы и рояля. Когда мы вошли в залу, Катрин стояла у рояля и нажимала пальцем на клавиши. Услыхав твой голос, она перепугалась насмерть и стояла как вкопанная. Потом кинулась к дверям и выбежала из залы. А на пороге остановилась и что-то крикнула… кажется, так: «Я сестра… я сестра…»

— Я сестра Обена.

Слова сорвались с губ Катрин помимо ее воли, и она тут же горько раскаялась, что закончила фразу, начатую Ксавье. Ни за что на свете не должна была она произносить здесь это имя! Но она выдала его, она предала брата, и теперь ничто не поможет изгладить это слово из памяти Эмильенны.

Барышня переспросила:

— Как ты сказала?

Пришлось повторить имя умершего брата, пришлось рассказать о его судьбе, о его жизни вдали от семьи, на ферме Мариэтты в Амбруассе.

— Амбруасс? — проговорила задумчиво Эмильенна. — Мы иногда охотимся в тех краях, там большие леса…

Сдвинув тонкие брови, она мучительно силилась что-то припомнить.

«Что у нее, совсем памяти нет, что ли?»

Катрин хотелось крикнуть: «Зачем вы притворяетесь, будто не помните Обена? Обена, которого вы назвали красивым?» Но вместо этого она рассказала о смерти Обена.

— Сколько ему было лет, когда это случилось?

— Четырнадцать.

— Ах, значит, он был еще мальчиком! — сказала Эмильенна.

— Нет, Обен был рослый и сильный парень, на вид ему можно было дать лет шестнадцать-семнадцать.

Катрин принялась описывать наружность Обена, поглядывая исподтишка на Эмильенну. Она старалась уловить на лице девушки хоть тень смущения,

которое выдало бы ее и доказало, что прекрасная амазонка помнит встречу в лесу и лишь прикидывается забывчивой. Но ни один мускул не шевельнулся на матово-белом, обычно таком подвижном и изменчивом лице, губы не дрогнули, ресницы не опустились. Видно было, что барышня растрогана печальной судьбой крестьянского мальчика, жалеет его, и только. Катрин едва не закончила свой рассказ словами: «Вы же знаете его: вы спросили у него дорогу на полянке, где он собирал хворост». Неужели Эмильенна так равнодушна к людям, так легко забывает тех, кто встретился на ее жизненном пути?

Припадок меланхолии госпожи Дезарриж затянулся. Катрин носила теперь полдник в комнату Эмильенны. Она надеялась, что разговор об Обене больше не возобновится. Иногда, если погода позволяла, девочка отправлялась со своим подносом в парк, под сень голубого кедра. И здесь однажды, снова нарушив свое привычное молчание, Ксавье вдруг сказал:

— Знаешь, Эмильенна, мне кажется, что брат Катрин Обен… мне кажется, что ты его знала…

— Я?..

Эмильенна казалась глубоко изумленной. Катрин поспешно встала со стула и сказала, что должна идти помогать госпоже Пурпайль. Но Эмильенна удержала ее за передник: — Не уходи! Ты слышишь, что говорит мой брат?

Еще бы она не слышала! Но каким образом этот молчальник Ксавье мог знать такие вещи? Откуда ему было известно, что его сестра встретила Обена в лесу? Теперь, глядя на него, можно было подумать, что он не проронил ни слова. Рассеянно уставившись в пространство, он жевал шоколадное пирожное.

— Объясни, пожалуйста, что ты хотел сказать, — приказала Эмильенна.

Ксавье продолжал неторопливо жевать; затем облизал по очереди, один за другим, все десять пальцев. Темные глаза Эмильенны загорелись гневом при виде подобной медлительности. Наконец Ксавье решился:

— Ты вернулась однажды с охоты в Амбруасском лесу и рассказала, что заблудилась. Выехав на поляну, ты увидела там юношу с вязанкой хвороста. Ты спросила у него дорогу, и он объяснил тебе. Уезжая, ты захотела узнать, как его зовут… И он ответил, но ты плохо расслышала имя, потому что он произнес его совсем тихо: Овен, Опен… — ты так и не поняла…

Кровь прилила к бледным щекам Эмильенны. Она повторила:

— Обен… Обен… — и, повернув голову к Катрин, неподвижно стоявшей перед ней, спросила:

— Ты думаешь, это был твой брат?

Катрин молча кивнула головой.

— Но ведь Амбруасский лес велик, там много полян и вырубок, и не один дровосек собирает там хворост.

Тогда Катрин повторила то, что рассказал ей когда-то Обен о своей встрече с прекрасной амазонкой.

— Он был так счастлив, мой брат, когда вы поцеловали его!

Щеки Эмильенны по-прежнему пылали огнем, и от этого несвойственного ей румянца глаза ее блестели еще ярче. Лицо напряглось и стало жестким.