Детство и юность Катрин Шаррон
Шрифт:
— Когда я… Но это же ложь!..
Эмильенна произнесла эти слова негромко, но так резко, что они отозвались в ушах Катрин как крик… «Она смеет называть моего брата лжецом!»
— Он мне так сказал, — ответила она. — Обен мечтал жениться на вас, когда станет взрослым…
Смех Эмильенны хлестнул Катрин, словно удар бича.
— У твоего брата было слишком богатое воображение! — сказала она холодно и насмешливо.
Катрин показалось, что земля уходит у нее из-под ног. Это было уж слишком! Так оскорбить
— Извините, барышня, — тихо проговорила девочка, — мадам Пурпайль ждет меня.
Она круто повернулась и быстро зашагала к дому. На повороте аллеи Катрин бросила последний взгляд на молодых господ. Ксавье взял с подноса еще одно пирожное и с невозмутимым видом сунул его в рот. Эмильенна порывисто нагнулась, сорвала с клумбы цветок и стала покусывать кончик стебля.
Глава 41
На следующий день Катрин замотала кисть левой руки полотняной тряпкой.
— Я вывихнула руку, — объяснила она.
Когда пришло время идти наверх, девочка показала госпоже Пурпайль свою перевязанную кисть и сказала, что ей не удержать поднос. Матильда долго ломалась и брюзжала, прежде чем выполнить распоряжение кухарки заменить Катрин.
— Заменить Кати! Заменить Кати! Это она заменяла меня! С какой стати я должна теперь делать эту работу за нее?
Не переставая ворчать, горничная с нескрываемым торжеством взяла поднос и отправилась с ним к голубому кедру. Так продолжалось три дня. Утром четвертого дня, когда Катрин шла через парк, к огороду, кто-то выскочил на аллею за ее спиной. Сердце у девочки ёкнуло, но она не обернулась. Через минуту позади послышались быстрые легкие шаги, и Эмильенна поравнялась с ней.
— Доброе утро, барышня, — сказала Катрин, не замедляя шаг.
Эмильенна шла рядом с ней, не отставая.
— Кати, почему ты на меня сердишься? Скажи: почему?
— Отчего бы мне на вас сердиться?
Катрин остановилась и посмотрела молодой хозяйке прямо в глаза.
Эмильенна вдруг порывисто обняла ее и поцеловала в лоб.
— Не надо сердиться на меня за тот раз, Кати… Я не сразу вспомнила…
У меня вообще плохая память… И потом, ты понимаешь, я не хотела говорить при Ксавье…
Проводив Катрин до ограды фруктового сада, Эмильенна взяла с нее обещание, что та снова будет приходить наверх.
— Да разве Матильда мне уступит?
— Матильду я беру на себя.
И Катрин стала опять подавать хозяевам полдник — то в комнату Эмильенны, то в сад, где с наступлением теплых дней господа проводили все больше времени.
По воскресеньям Катрин не могла удержаться, чтобы не рассказать домашним об Эмильенне и ее семье.
— Тебе-то какой в том прок? — ворчливо спрашивал Франсуа. — Легче тебе, что ли, жить оттого, что у
— Франсуа прав, — подхватывал Орельен. — Люди с Верха — это люди с Верха.
Пусть похваляются, сколько душе угодно, своими нарядами, своим городским говором и прочими штучками.
Обычно спокойный и сдержанный, Орельен произнес эти слова с горечью, удивившей Катрин.
— Но есть же среди них и хорошие люди, — возразила она, — они помогают бедным, подают милостыню…
Орельен внезапно покраснел до ушей; его серые глаза потемнели.
Сдавленным голосом он ответил:
— Ах, милостыня! Ну, она им ничего не стоит, милостыня! А вот тем, кто ее принимает, обходится недешево…
— Не понимаю…
— Извини меня, Кати! В самом деле, нечего об этом и говорить. Извини, пожалуйста!
Потом, когда Орельен передал Катрин, как всегда украдкой, свой обычный воскресный дар, она спросила, не следует ли ей оскорбиться, принимая от него милостыню.
— Не говори так, Кати, — умоляюще сказал мальчик. — Это совсем не милостыня, ты сама прекрасно знаешь…
— Скоро я расскажу тебе, Орельен, на что пойдут эти деньги.
— Какое мне дело? Это твои деньги. Не думай никогда, что я дал тебе их.
Жан Шаррон, напротив, был всегда на стороне Катрин, когда та превозносила до небес добродетели Дезаррижей.
— Оставьте девочку в покое, — говорил он с сердцем, — она правильно делает, что хвалит своих господ, раз они добры к ней.
Если дядюшка Батист присутствовал при разговоре, он принимался насвистывать с насмешливым видом.
— Добрые господа и молочные реки с кисельными берегами — это из одной и той же сказки, — говорил он, язвительно усмехаясь.
Все смеялись, кроме Катрин. «Значит, они всегда будут ненавидеть Эмильенну», — думала она. Даже подруга Катрин, кроткая Амели Англар, и та упрекала ее в явном пристрастии к господской дочке.
— Эти люди — одна спесь, — говорила она, — вот увидишь, Кати! Когда ты им больше не понадобишься, они укажут тебе на дверь и никогда не вспомнят, что были с тобой знакомы.
Однажды, сидя напротив Эмильенны в тени голубого кедра, Катрин сказала:
— Если бы Обен не упал с сеновала и не разбился насмерть, что с ним стало бы? Может, на него, как на моего отца, обрушились бы разные беды, и он, как отец, уже не был бы больше ни красивым, ни сильным… — Понизив голос, она продолжала: — Он, конечно, скоро бы понял, что жениться на вас ему невозможно… Наверное, для него лучше было умереть молодым…
Эмильенна побледнела, губы ее задрожали. Она схватила руку Катрин и с силой стиснула ее: