Детство

Панфилов Василий Сергеевич

— Вот… — Бывший офицер снова теряет нить повествования, и собирается не без явного труда, — а по предварительному согласию, каждый из нас может выставить заместителя.

— Понимаю, Максим Сергеевич. Но мне-то какой резон?

— Егор Кузьмич… на коленях!

Он и правда падает на колени, што при его шляхетском гоноре и правда аргумент, особенно вот так, на людях. Ах ты ж собака! Ясно же, што если не пойду навстречу, то может и разобидеться, скотина етакая!

— Мой выигрыш — ваш выигрыш. Мой проигрыш — ваш проигрыш. Согласны, Максим Сергеевич?

— А…

да! Пошли!

Приподнимаю картуз и поворачиваюсь к мальчишкам.

— Господа! Прошу прощения, но я вынужден покинуть вас!

— Во даёт!

Дальше мне пришлось поспешить за Милютой-Ямпольским, неуверенной трусцой направившимся в сторону развалин, откуда начинались входы в подземелья. Дежуривший у входа громила молча протянул нам повязки. Правила известны, чего уж там!

Натянули повязки на глаза, и долго плутали по подземным лабиринтам, ведомые проводником. Есть здесь такие места, што даже и старожилам Хитровским неизвестны. Где скупщики краденого хранят што, а где бежавшие с каторги Иваны обретаются. Такой себе подземный мирок, што мало не под всей старой Москвой тянется.

Интересно, но шибко любопытным укорот дают. На голову обычно. Раз-другой сунешься, куда не следоват, тебя предупредят по-хорошему, тумаками под микитки. А коли нет, то на нет ни суда, ни могилки нет.

Наконец нас довели до места и разрешили снять тесноватые повязки, сдавливающие голову. Проморгавшись, я огляделся по сторонам. Эко!

Большая комната с высоченными сводчатыми потолками из красного кирпича, устланная коврами и заставленная богатой, но разномастной и безвкусно подобранной мебелью, порой как бы не времён Алексея Михайловича.

Нет привычной в подземельях духоты, воздух вполне себе свежий, пусть и отдаёт явственно сыростью. Ничево так, жить можно!

Несколько явных Иванов за столом, у одного из которых, жилистово чернявого верзилы, брита половина головы. Бежал недавно с каторги, значица, не успел ещё обрасти.

— Моё почтение, господа, — Приподымаю картуз, — Итак, Максим Сергеевич, повторюсь! Мой выигрыш — ваш выигрыш, мой проигрыш — ваш проигрыш!

— Садись уже! — Толкает меня нервничающий Милюта-Ямпольский к столу.

— Я жду!

— Да! Да, Егор Кузьмич! Ваш выигрыш — мой выигрыш, ваш проигрыш — мой проигрыш.

А голос убитый, явно рассчитывал на што-то иное, скотина шляхетная! Ну да гонор у него шляхетный есть, а от чести разве што осколочки остались. Старый трюк, давным-давно известный. Не подтвердил бы при свидетелях, так оно бы и тово!

Если б што выиграл бы, так Максим Сергеевич себе загрёб бы, потому как я заместо нево играю. А если нет, то ой!

— Егорка Конёк? — Поинтересовался тот самый Иван, с наполовину бритой башкой, — Как же, наслышан! Хорошую песню сочинил.

— Не я то… — и замираю, глядя вопросительно на Ивана.

— Карпом зови, — Усмехнулся тот.

— Лещ, — Засмеялся второй, по виду похожий больше на пожилово приказчика в мучном лабазе. Такой добрый, чуточку полноватый дедушка, который качает внучат

на коленках и перед сном рассказывает им скаски, укрывая потом одеялком. Глаза только всё портят, такие у душегубов записных бывают. Не то што руки в крови, крови на таком столько, што ванную принять можно.

— Пусть будет Окунь, — Кивнул равнодушно третий игрок, похожий на счетовода из заурядной конторы, и как мне кажется, самый серьёзный из них.

— Язь, — Весело отозвался четвёртый, немного дёрганый молодой парень, на узком лице которого виднелись следы давнево обморожения. Остальные засмеялись чему-то, понятному только им.

— Сом, — Коротко сказал невысокий пузатенький мужчина за сорок. Посмотреть на таково, да отвернуться, так и не вспомнишь небось! Пятачок на пучок среди мещан московских. А ведь скупщик краденово не из последних! Случайно знаю.

— Рад познакомится, господа, — Киваю головой, — Егор по прозвищу Конёк. А што касается песен, таки скорее нет, чем таки да. Собрал в кучу куплеты народные, местами корявые, да и облагородил немного, так что автором себя не считаю.

— Как знаешь, — Благодушно кивнул бритоголовый Карп, — Руки-то покажи!

Молча протягиваю руки, показывая сперва набитые костяшки кулаков, а потом и поворачивая ладонями вверх. Мозолей там ещё больше, но счетовод Окунь проводит рукой по подушечкам пальцев.

— Чисто, — Равнодушно говорит он, — наждачкой не стёсано.

— Играешь, значит, — Лещ щурится весело, прикусив дорогущую сигару в уголке рта, — не рано ли?

— Я по шахматам больше, дяденька Лещ, — Отвечаю, усаживаясь на высоковатый для меня стул и не обращая больше внимания на Милюту-Ямпольского, которого амбалистый охранник выставил из комнаты, да и вышел следом, — Покер для меня скорее игра ума, нежели что-то азартное. Математическая задачка или головоломка, если хотите.

— Я могу выйти из игры в любое время? — Интересуюсь с запозданием. Переглядываются чуть недовольно, но кивают.

— Не ранее, чем через три часа, — Добавляет Карп, с чем соглашаются и остальные.

В комнате не то штобы жарко, но на всякий случай скидываю пиджак и подворачиваю высоко рукава сорочки, закатав их ажно до середины плеч. Не дай Боженька, тень подозрения мелькнёт! Не посмотрят ни на возраст, ни на песни.

Убить может и не убьют, но такую виру навесят, што вовек не рассчитаюсь.

Вытащили новую колоду, и пустили по кругу, штоб каждый убедился, што она не вскрытая. Я даже и пытаться не стал, потому как не разбираюсь. Так што зряшно пыжиться?

Мне подвинули червонцы, вроде как Максиму Сергеевичу в долг, и тут же раздали карты. Игроки постоянно обменивались какими-то словечками, половину из которых я даже не понимал. Вроде и прожил столько на Хитровке, а нет!

Делать сильные ставки я не рисковал, настроившись на длинную игру, в которой только и возможно применять хоть какую-то стратегию. Главное здесь — не выдать себя, да просчитать противников — как сами карты, так и поведение в разных случаях.