Дева и плут
Шрифт:
В его ушах ревел неугомонный ветер и крики чаек.
— Вы так и не поняли? — Он сгреб ее холодные пальцы. — Это обычный гусиный пух. Он валялся на земле, а я его подобрал.
— Нет. Неправда. — Она отпрянула и, отбиваясь от его слов, замахала руками. — Вы же сказали, что они из крыла Ларины.
Она сама сделала этот вывод, а он не стал возражать. Но сейчас это не имело значения.
— Я солгал.
Вздрогнув, она окаменела.
— Спаситель солгал?
— Я никогда не называл себя Спасителем. Это слово придумали вы.
— О
О многом. Знать бы, с чего начать…
— Ника…
Стиснув кулаки, она вытянула руки по швам.
— Вы сказали, что я вам небезразлична. Это тоже ложь?
— Нет. — Она должна это знать. — Зачем иначе я не дал вам разбиться насмерть?
— Лучше бы вы дали мне прыгнуть. Даже если бы я не взлетела, то по крайней мере умерла бы счастливой. Но нет. Вам снова понадобилось разыграть из себя Спасителя. — Она горько рассмеялась, и эта горечь была ему хорошо знакома. — Вам мало того, что у вас самого нет веры? Надо и мою уничтожить?
— Господь не всегда отвечает на наши молитвы так, как нам того хочется. — Банальные слова горчили на языке.
— И это говорит человек, который вообще не верит. — Побежденная, она тяжело осела на землю. Ее вера — сильная, живучая, гибкая — стала твердой и хрупкой, и он понял, что разобьет ее вдребезги, если дотронется до нее.
Спаси ее, Боже, и я отдам ее Тебе.
Да, Бог ответил на его молитву, но совсем не так, как он ожидал.
***
«Моя вера в Гаррена была похожа на молитву», — думала она, глядя, как волны разбиваются о скалы, распугивая чаек. Бог ответил, и этот ответ был жесток.
Волна ударила снова, так яростно, что соленые брызги долетели до ее лица и крошечными капельками осели на губах. Со скалы сорвалась птица. Расправив серые, с черными кончиками крылья, она зависла над скалами, но оказалась не в силах побороть сопротивление ветра и подняться выше. В конце концов она покорно опустилась на прежнее место и сложила крылья.
Даже птицы не умели летать против ветра.
Дрожа, Доминика закрыла глаза. Колючий ветер, мешая дышать, царапал лицо и заглушал своим воем лай Иннокентия. Пес прыгал вокруг нее, приглашая снова поиграть в догонялки. По привычке она взяла его теплое, юркое тельце на руки и обняла, но обычного успокоения это не принесло. Она не чувствовала ничего. Ни боли, ни злости, ни радости. Только непреодолимую пустоту внутри.
Не замечая руки Гаррена на своем плече и не слушая бормотание Лекаря, она позволила отвести себя обратно и усадить на телегу. Ее окружили руки сестры, невесомые, точно улетевшие перья, и Доминика спрятала лицо на плече, на котором столько раз плакала в детстве. Теперь под прозрачной, как промасленная ткань, кожей чувствовались хрупкие кости.
Гаррен дотронулся до нее, и она подняла голову. Увидела его суровое лицо с бирюзово-зелеными, как волны, глазами — точно образ давно умершего, но до сих пор любимого человека.
— Пусть осел идет сам по себе, — сказал
Как он добр, что оставил меня одну, подумала она, глядя, как он возвращается к паломникам. Они слонялись возле Рукко, то и дело оглядываясь назад. Их знакомые лица больше не были частью ее мира. Джиллиан глядела на нее, как на ангела во плоти. Ральф — с благоговением, точно она узрела Бога, а Саймон — опасливо, как на сумасшедшую.
Осел покорно потопал по дорожке вперед.
— Я пыталась взлететь, сестра. — Слезы, а может соленые морские брызги, обжигали ее веки. — Я была готова доказать свою веру, но Господь не помог мне.
Бледными, но суровыми, как сталь, пальцами сестра развернула ее лицо к себе, заставляя отвечать перед взглядом усталых, любящих глаз.
— Твоя вера крепка только до тех пор, пока на твои молитвы отвечают?
Доминика была уязвлена.
— Я хотела отдать свою жизнь Богу, как сделала ты.
— Любую жизнь можно отдать Богу. Свою я отдала Церкви.
— Но Он так и не послал мне знамения. — Подбородок ее задрожал, и она проглотила слезы.
— Помнишь, ты рассказывала мне о Джиллиан и ее золотой цепи? Ее просьба показалась тебе недостойной. Ты еще сказала, что Бог — не разносчик подарков на Двенадцатую ночь.
— Но я-то прошу совсем о другом! Я хочу служить Ему.
— Ты хочешь того, что ты хочешь. Что, если Бог хочет чего-то другого? — Она покачала головой. — Ты уверена, что лучше всех разбираешься, в чем состоит Божья воля, но это не вера. Это гордыня. Ты пытаешься заставить Его поступить по-своему.
— Но Его слово можно распространять только будучи в лоне Церкви.
— Если бы ты действительно в это верила, то не захотела бы переписать Библию, чтобы люди могли понимать ее без участия Церкви.
Ее ошеломило прозрение.
— Значит Бог наказывает меня за ересь.
— Это слово придумала Церковь, а не Бог.
Бессмысленное слово, подумала она. Если нет оснований для веры, то их нет и для ереси.
В наступившей тишине осел мягко шлепал копытами по земле. Сестра гладила ее волосы. Покачиваясь на телеге, Доминика смотрела перед собой. Мир снова стал обычным. Грязь, деревья, небо — скучный пейзаж, в котором не было ничего чудесного.
— Я думала, Господь поможет мне взлететь, — прошептала она, сама удивляясь своей наивности.
— Летать можно разными способами, — сказала сестра. — Воробей машет крыльями, а чайка парит на ветру.
Не всегда, подумала Доминика.
— Гаррен был прав. Господь поступает, как ему вздумается, невзирая на нашу веру.
Голос сестры посуровел.
— Нельзя, чтобы твоя вера зависела от чужого мнения. Возможно, Гаррен верует, но неосознанно. Он летает иначе, нежели мы. — Ее голос опустился до шепота, словно она обращалась уже не к Доминике, но к себе. — Возможно, Господь действует через него, хоть он и не верит так, как ты.