Девчонка идет на войну
Шрифт:
— Приказ командира есть закон, — напомнила я.
— Вот что, — решительно заявил Бессонов. — Уберите ее из моей смены. Я с ней работать не могу. Пусть Козлов помучается с мое, он через неделю, может быть, с зуммера потребует сводки брать.
— Хорошо, — холодно сказал Щитов.
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Я уже почти месяц живу в этом чертовом ущелье, но не было дня, чтобы
Однажды меня вызвал Щитов.
— У меня с вами будет очень серьезный разговор, — сказал он. — Но предупреждаю: никаких необдуманных обещаний мне не давать. Командование приказало мне сформировать специальную группу связи. Для нее нужно отобрать хороших специалистов.
— На фронт?
— Нет, базироваться будем здесь.
Раньше бы меня это огорчило, но сейчас я приняла сообщение спокойно. Мне было все безразлично.
Щитов, конечно, ожидал другой реакции и посмотрел на меня с недоверием и удивлением.
— Ни одной девицы я в группу не возьму.
— А Черкасову? Ведь вы сами говорили, что она отличный специалист?
— Нет. Такие специалисты слишком дорого обходятся. Для вас делаю исключение.
— Почему?
— Это уже мое дело. Разумеется, не из-за ваших прекрасных глаз. Так вот, подумайте серьезно над моим предложением и завтра дадите ответ. Но чтобы больше никогда никаких разговоров о фронте.
Утром я сказала ему, что согласна служить здесь и что больше никогда не сделаю никаких попыток уйти на фронт. Я говорила это искренне. Мной овладело такое безразличие ко всему, что сначала я даже испугалась, а потом решила, что, в сущности, только так и можно жить, ни из-за чего не волнуясь, ни о чем не думая и не мечтая, а главное — не вспоминая. И я даже была рада этому оцепенению, потому что не так было больно и можно было дотягивать до вечера, а потом стараться уснуть. Уснуть и не очень много плакать.
Через несколько дней, возвращаясь с обеда, к нам в землянку заглянул Злодей.
— Боцман, тебя там внизу ждут.
— Кто?
— Какой-то летчик.
Я вскочила с койки и, чуть не сбив с ног Ярченко, помчалась по лестнице. Кто ко мне мог приехать, кроме Бориса, Борьки, Бореньки?! Но еще на бегу я увидела, что возле открытого вездехода стоит не Борис, а Сергей Попов. Он смотрел на меня и поднял в знак приветствия руку. И вдруг я поняла, что случилось очень страшное. Нет, не ранение. Тогда бы Сергей не приехал ко мне.
Я целую вечность спускалась по ступеням к нему и целую вечность… знала.
Он протянул мне руку.
— Ниночка, я приехал…
— Не надо, — сказала я и сама удивилась тому, как ло-мертвому глухо прозвучали эти слова, — не надо, Сережа, я знаю.
— Откуда? Кто тебе сказал? — спросил он.
Вот и все. Оказано самое главное, и больше не осталось никаких уголков, где можно было бы спрятаться и не знать ни о чем, и верить, что скоро мы увидимся, и я, как тогда,
— Нина…
— Не надо!
Что же это такое? Шестнадцатого января погиб Гешка. И вот — Борис.
Я хватала воздух, как выброшенная из воды рыба. Сердце — колотилось где-то у горла, мешало дышать.
Сергей, нахмурясь, сказал:
— Нина, ты заплачь, что ли…
Но заплакать я не могла. Я умирала. И куда-то исчезал, расплывался, как в тумане, Сергей. А вместо него появился передо мной Борис. Его всегда хмуроватые глаза печально глянули на меня, будто спросили: как же ты теперь, Нинок?
— Не знаю…
— Что не знаешь?
— Ничего я, Сережа, сейчас не знаю.
Сергей начал свертывать папироску. Вид у него был совсем потерянный. Прикурив, он спросил:
— Что я могу сделать для тебя?
«Сделай, чтобы они были живы. Ведь не сможешь?» — подумала я.
— Я еще приеду к тебе, как только выберется свободная минутка.
— Нет-нет, не приезжай. Сейчас не надо. Я сама приеду, как пройдет немного.
— Не нравишься ты мне, Нина, — встревоженно сказал Сергей.
Я попыталась улыбнуться.
На прощанье он сказал:
— Я понимаю, как тебе трудно, но ты не давай беде согнуть себя окончательно.
— Да.
— Во всяком случае, помни, что у тебя есть настоящие друзья.
— Спасибо, Боря, — уже произнеся нечаянно это имя, я поняла, что никогда мне больше не говорить его.
Ночью мне надо было нести караульную службу у радиорубки. Щитов иногда специально ставил часовыми радистов, чтобы они имели возможность подышать свежим воздухом после постоянного пребывания в землянках.
Я думала о Тешке и Борисе. Оба они так любили жизнь, но им уже не придется никогда услышать, как шумят сосны. A я их буду слышать изо дня в день… Изо дня в день… Потом отсиживать свои часы в рубке, обедать, сидеть в моторной и рассказывать Злодею содержание книжек, чтобы только ни о чем не думать. И так пройдет жизнь.
Как это сказал Сергей? «Только не дай беде сломить себя окончательно». Окончательно. Значит, я уже сломлена, и это видно?
Неужели Гешка или Борис дали бы сломить себя? Но их нет. А я палец о палец не ударяю для того, чтобы не летал больше тот, убивший Борьку. Чтобы не стрелял больше Гешкин убийца. Да что же это я делаю? Или я сошла с ума?
В сущности, все это мое копание в душе и в прошлом — самое настоящее предательство. Я предала их, лучших моих людей. Сказочки по вечерам, тишина, воспоминания под шелест сосен — будь оно все проклято!
— Нет! — сказала я так громко, что завывавший поблизости шакал тотчас смолк.
Я вспомнила, что дала слово Щитову не проситься на фронт, что сегодня он уже отослал списки людей, которых отобрал для своей группы. «Ничего!», — решила я.
— Боцман, пойди поспи, а я за тебя постою.