Девчонка идет на войну
Шрифт:
— Ладно, пусть командует. Я ему и полслова поперек не скажу.
Капитан прошелся вдоль нар, свертывая папироску… Поравнявшись со мной, сказал:
— Нина, не хотелось мне тебя отправлять, но что делать, что делать? Некому идти. Я тебе хочу сказать, как дочке: если будет совсем плохо, ведь всяко может случиться… В общем, живой не давайся. Вот тебе мой пистолет на всякий случай.
— Разрешите идти?
Лапшанский посмотрел на меня, и вдруг что-то дрогнуло в его лице, словно его ударили по глазам.
— Иди,
Мне захотелось сказать ему что-то доброе.
— Товарищ капитан, честное слово, со мной ничего не случится.
— Иди, иди!
— Товарищ капитан, разрешите проводить Нинку, — попросил Иван.
— Чего ее провожать?
— Рацию поднесу. Пусть пока налегке пройдут, им еще достанется. Я до первой линии и обратно.
— Иди.
Партизан пошел впереди, я, засунув руки в карманы, шла следом.
— Тебя как звать?
— Леня, — охотно откликнулся он.
— А меня Нина.
— Слышал.
До хозяйства Сагидуллина мы больше не сказали ни слова. Иван передал Лене рацию и сказал мне:
— Нина, вот возьми лимонку, на всякий случай. Худо будет — рвани! Только живой не сдавайся. Гуменник сейчас ребятам рассказывал, как на днях нашу разведчицу поймали фрицы, они ей груди отрезали, повесили за ноги и под ней костер разожгли.
— Спасибо, Иван, и прощай.
Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся из вида. Думала, что оглянется. Не оглянулся.
Леня пошел к Сагидуллину, а я направилась к густым кустам, чтобы спрятаться в затишье. Шумели деревья от ветра, набегавшего с гор. Небо с востока обложило тучами, тяжелыми и темными.
Я присела на поваленное дерево. Где-то близко за густыми зарослями зеленого кустарника запел чистый-чистый мужской голос, и такая светлая печаль звучала в нем, что все во мне напряглось, как струна.
Ой, платочек, платочек синенький, Ой, да научи ж ты меня летать. Невысоко, недалеко, Только б милую видать…Кто-то сильный, большой и красивый тосковал о далекой своей любви.
Как завороженная, я пошла на голос. Раздвинула кусты и остановилась. Прямо передо мной на небольшой поляне стояла походная кухня. Возле нее сидел и пел пожилой солдат в белом колпаке и фартуке.
К вечеру тучи плотно обложили все небо и пошел дождь, не по-летнему тоскливый и нудный. Мой проводник обрадовался.
— Это очень хорошо. Идти легче будет.
Не понятно, почему легче?
Я раздобыла у сагидуллинского кока кусок тонкой веревочки и сказала Лене:
— Давай я тебе за пояс привяжу и буду за нее держаться.
— Зачем?
— Чтобы не отставать. Ведь не буду же я
Он согласился с большой неохотой.
Вышли мы, когда совсем стало темно. А стемнело рано из-за дождя. Линию фронта миновали ползком. Хотя ребята очень хорошо упаковали батареи, но все-таки они били по спине при каждом неосторожном движении. Дождь хлестал по листве и приглушал все звуки. Даже когда под рукой ломался сухой сучок, было почти не слышно.
Теперь я поняла, почему обрадовался Леня тучам.
Мы промокли насквозь, но было жарко. Ползли очень быстро. Начался подъем в гору. Мокрые листья скользили, липли к рукам, к одежде. Сердце стучало отчаянно и от усталости, и от страха, который против воли охватил меня. Я напряженно вслушивалась в ночные шорохи, приглушаемые дождем. Казалось, что за нами кто-то ползет. И вдруг меня сверху крепко схватили за лямки мешка. Я чуть не закричала от ужаса и отчаянно задергала веревку. Лепя, как ящерица, одним движением оказался возле меня. Я почувствовала его дыхание на своей щеке.
— Меня кто-то держит, — выдохнула я ему в ухо.
Он моментально вскочил на ноги и вдруг тихо засмеялся.
— Трусиха, — сказал он, — перепугала как! За ветку зацепилась и все. Вставай! — он помог мне подняться. — Теперь можем идти, немцы сзади.
Я снова взялась за веревку, все еще вздрагивая от пережитого страха. Но уверенность Лени передалась мне, и, в конце концов, я успокоилась.
Ом шел по горе, поросшей лесом, как по своему двору. Где-то сворачивал, где-то заставлял меня ползти. Дождь все хлестал и хлестал. Но даже сквозь его густую пелену, сквозь кроны деревьев начал пробиваться в лес серенький рассвет.
Вдруг Леня резко остановился и толкнул меня за дерево. Под моей ногой оглушительно треснул высохший сучок.
— Немцы! — шепнул Лепя.
Метрах в пятидесяти от пас виднелись три темные фигуры.
Леня, прижавшись к дереву, поднял автомат. Я достала из-за пазухи пистолет, нащупала гранату, и почему-то прикосновение ее резной поверхности немного успокоило, приглушило страх, который в первый момент почти парализовал меня.
Немцы стояли. Видимо, они не успели увидеть нас, и только треск сучка под моей ногой насторожил их.
Леня держал фашистов на прицеле, но не стрелял. Я с трудом сдерживалась, чтобы не нажать на спусковой крючок. На секунду мне подумалось, что мы ошиблись и приняли кусты за фигуры людей. Но мы не ошиблись. Фигуры тихо двинулись в нашу сторону.
Я глянула на Леню. Он весь подобрался, как перед прыжком. Поймав мой взгляд, предупреждающе замотал головой: «Не стреляй, подожди!» Самое скверное было то, что нам некуда было отступить. Стоило выйти из-за деревьев, как мы бы оказались на виду.