Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй
Шрифт:
Я заметался за забором. От злости, от бессилия прикусил губу. Ногтями драл каменный забор. Эх, где ты, моя бомба!
Я залез на дерево… Вот улица. И рядом, совсем внизу— каска. Ненавистная. Проклятая. Немецкая.
Я схватил камень и трахнул по каске. Гулко.
А потом бежал… Бежал, бежал задними дворами, выскочил в переулок и побежал за город. Город кончался улиц за десять.
Я бежал, бежал… Бежал, и мне казалось, что я убегаю в иную, прекрасную, безмятежную жизнь. Я хотел убежать туда, я хотел убежать в завтра… Где не будет войны. Где будет вдоволь — еды, счастья, где будет мир… Я бежал… Как безумный.
Из
«Теперь коротко о положении вещей: мне кажется, что война приближается к концу, и я говорю себе: „Конец хороший — все хорошо“, потому что право и справедливость нельзя уничтожить в этом мире. Мы желаем любимому отечеству наилучшего и того же нам — людям.
6.11.43».
Захлопали сиденья стульев. Люди поднялись, замерли.
Генерал-майор юстиции Нафиков читал приговор:
— Именем народа… Военные преступники Божко, Габ, Завадский, Науменко, Тарасов приговариваются к высшей мере наказания — расстрелу.
Гришан — к пятнадцати годам лишения свободы. Суд учел его признания во время следствия и поведение на процессе.
Преступников увели. Но люди долго не расходились. Вспоминали то время, те муки и смерть, через которые пришлось пройти.
Память народа… «Никто не забыт и ничто не забыто». Именно так. Вечная память героям, вечное проклятие убийцам!
Справа, почти у самой дороги, стоит памятник. Я не знаю, кто его поставил и когда: скромное изваяние из гипса — женщина склонилась в печали. Ровное место. Здесь стали землей двенадцать тысяч жизней. Бабушкина жизнь затерялась среди тысячи других. И Маркина… Над головой раздалось курлыканье — торопились на родину журавли. Клин их шел плавно.
А я живу теперь в мирной жизни. Живу в той сказке, о которой в сорок втором году не смел мечтать. И нет голода. И есть счастье, есть радость. И есть мир.
Но не было покоя все эти годы. И не могло быть. И не будет.
Пока на земле остался хоть один фашист.
Хао Мэй-Мэй
1
В начале пятидесятых годов я работал заправщиком самолетов свердловского аэропорта в должности техника службы ГСМ [3] . Мне было двадцать лет. Сел самолет, подрулил на стоянку, приставили лестницу, сняли почту, выпустили пассажиров прогуляться до буфета, — я в это время подкатил на бензозаправщике, развернулся, заехал под плоскость. Механики проверяют давление в шасси, я заправляю баки горючим, глазею на пассажиров, затем требую у бортмеханика расписаться в ведомости и жму назад к емкостям, за новой порцией бензина.
3
ГСМ — горюче-смазочные материалы.
В общем, работа не то чтобы «ух», но и не пыльная, только аромат от меня шел такой, что прохожие на улицах тушили
Я влюблен в авиацию. Остряки говорят: порядок в авиации вывалился из кармана летчика Нестерова, когда он делал первую мертвую петлю. Или еще: на рекламах, мол, огромными буквами пишут: «Дешево», «Удобно»— и маленькими: «Быстро». Не надо путать, что было и что есть. Было, конечно, и такое, когда по трассам ходили винтомоторные «еропланы». То нелетная погода, то соседний аэродром не принимает, то еще что-нибудь…
Но когда на трассы вышли ИЛы и ТУ, дело значительно улучшилось. Рейсы — минута в минуту, почти без отклонений. Бывают исключения, и счетно-вычислительная машина перегорает, но я говорю про правила, а не про исключения.
Реактивные лайнеры — гениальное изобретение. Техникам зимой не надо разогревать двигатели; а ведь раньше с «примусом» намучаешься, прямо готов от злости обглодать самолет. Теперь не работа — удовольствие.
Подогнал стартовую тележку, подключил, нажал кнопку… «Ши-ши-ши…» И загудели двигатели. Но самое главное — скорость: от Москвы до Владивостока девять часов лета. Фантастика! Получилось так, что одновременно с этими самолетами появились первые спутники, взлетели космонавты, ну и это как-то авиацию несколько отодвинуло, не так она сенсационна по сравнению с достижениями ракетной техники. А я лично и по сей день не могу сдержать восхищения при виде воздушных кораблей. Они громадны и в то же время грациозны; строгие линии, ничего лишнего, чувствуется сила и мощь.
Пассажиры — те быстренько освоились с новой техникой. Если вам придется когда-нибудь лететь через всю Россию, обратите внимание: люди отлично знают, на какой борт следует брать билеты. Если из Москвы, то на левый борт, из Владивостока — на правый. Почему? Пассажир учитывает местоположение солнца. Чтобы можно было подремать в теневой стороне, чтоб посмотреть с высоты на землю, чтоб солнце не светило в иллюминатор как прожектор.
А какой народ у нас в авиации! Тут, как на фронте, спайка. Чувство локтя — главный навигационный прибор. Случайные люди отсеиваются. Остаются настоящие…
Так вот, я работал заправщиком в свердловском аэропорту. Поначалу на линиях еще эксплуатировались винтомоторные самолеты. В тот день, о котором пойдет речь, не принимала Казань.
Утром выпустили машины на Москву и Ленинград, но их вернули с половины пути. А с востока подходят и подходят новые. Здание аэропорта в начале пятидесятых годов было маленькое. Народу скопилось много.
Я сидел в дежурке, забивал с дружком Васей «козла», когда позвонил диспетчер и сказал, что идет международный. Что ж, надо поглядеть. Поехали, Вася!
Скажу по секрету, работники аэропорта любят смотреть на пассажиров: иногда чудаки попадаются, пол года вспоминаешь и смеешься. Я столько историй могу рассказать, что если их напечатать, получится собрание сочинений Бальзака.
Так вот, прилетел ЛИ-2. Зарулил на стоянку, дали сходни. Иностранцы… Все в одинаковых шапках, в одинаковых синих пальто, на боках одинаковые фотоаппараты. Ясно: китайские товарищи пожаловали. Они одеваются одинаково и любят фотографироваться.
Вышли, потянулись на вокзал.