Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй
Шрифт:
— А может быть, ему действительно это не потребуется? — замечал Петр Николаевич и старался выпроводить нас на нашу половину, чтоб мы спорили у себя дома.
Спор кончал Конь, если он, конечно, был дома. Он сидел за столом, писал реестры, докладные, рапорты.
Он приводил свои доводы в пользу грамотности — и весьма убедительно.
— Венька, чуешь? — Конь показывал огромный, мозолистый кулачище. — Треба знати, що воно такое?
— Не треба, — отвечал я.
— Так ты чуешь?
— Чую.
— Чуй. А то можешь и помацать…
«Мацать» его кулак мне совсем не хотелось,
Мой шикарный вид произвел совсем не то впечатление, которого ожидала тетка. И я узнал, что такое классовая ненависть. Весь класс — скопом и по отдельности — отказался сидеть со мной за одной партой. Вначале я никак не мог понять, что вызвало такую неприязнь у мальчишек и девчонок, но потом сообразил, что всему причина— французский берет с помпоном (уж очень он нравился девчонкам) и немецкий перочинный ножичек со множеством лезвий, который я по своему недомыслию старался показать всем, даже учительнице Клавдии Васильевне.
— Ребята, я прошу вас не приносить в школу холодного оружия и прочих посторонних вещей. Потому что с ножами ходят плохие люди…
Я подумал, что вот уже и начали сбываться пророчества знакомых Петра Николаевича: я угодил в разряд плохих людей. И поэтому быстро сменял ножичек на подзорную трубу. В дальнейшем подзорную трубу я обменял на сломанный бельгийский браунинг, вернее — на обломок браунинга…
А браунинг отобрал Конь. Он опять привел свои веские «доводы».
И хотя ножичка у меня уже не было, а берет с помпоном плавал в одном неприличном месте, отношения с классом у меня не налаживались. Я пытался драться. Вызывал «стукнуться» всех мальчишек подряд. После занятий мы выходили во двор, удалялись за сараи, а там… Там я оказывался в подавляющем меньшинстве: весь класс болел, если так можно выразиться, за моего противника, у меня не было моральной поддержки, и я проигрывал все поединки.
Наконец я сообразил, как выйти из создавшегося положения. Этот день я вспоминаю с теплотой… К концу последнего урока я выглянул в окно и увидел, что вокруг школы «дают круги» Лю-первый, Лю-второй, Лю-третий, Няо-маленькая, Няо — самая маленькая и кореец Ким.
Поэтому я не задумываясь пнул ногой сидящего впереди самого вредного в классе мальчишку — Левку Шлянкевича.
Левка дождался, когда Клавдия Васильевна начала писать на доске упражнения на дом (мы изучали букву «щ»), обернулся и трахнул меня книжкой по макушке…
Вызов был принят, я собирал тетради в ранец, а Левка шептался с соседями по партам…
Все в классе удивлялись, что я опять вдруг ни с того ни с сего осмелел — они ведь не знали, кого я увидел в окно.
Уроки кончились. Девчонки и мальчишки без особого шума окружили меня, чтоб я не удрал домой прежде чем не побываю за сараями, как это случилось два дня назад.
Но сегодня я не хотел удирать. Наоборот! Я очень хотел скорее попасть за сараи.
Мы пошли туда. И тут все увидели, почему я не пытался
Тут все из нашего класса заторопились домой. У всех сразу оказались срочные дела. Остался лишь один Левка. Он смотрел на крыши домов, скучал, потом вдруг сказал, что у него скоро день рождения и что он всех нас приглашает в гости. Мы очень любили ходить в гости, поэтому Левка сразу стал нашим лучшим другом, тем более он умел играть в шахматы и пообещал научить нас этой умной игре.
На другой день ко мне за парту села Нюрка. Она с первых дней учебы стала круглой отличницей, и у нее были какие-то свои соображения, чтоб дружить со мной. Я не возражал. Чего, пускай сидит!
Дело в том, что учеба у меня шла как-то неравномерно. Надо сказать, что склонения русского языка я усвоил еще до школы. «Ты, тебе, тобой, о тебе…» и так далее. По-китайски это было всего-навсего одно слово — «ни» и все! И никаких «тебе», «о тебе», «тобой», «за тобой»…, Я, правда, уже не путался во всех этих «ой», «ою», «ей». Но вот счет!.. Арифметика. Это было хуже. Арифметика куда труднее.
— Остаченко! — вызывала меня к доске Клавдия Васильевна. — Сколько будет три и пять?
Мне обязательно надо было сначала сосчитать в уме по-китайски.
— Сань цзя у… — считал я вслух, — денюй ба… Будет восемь!
Я был очень доволен своими познаниями в арифметике, но Клавдия Васильевна оставалась недовольна.
— Сразу скажи, сколько будет?
Я соображал:
— Саньге… уге… баге… Восемь! Сразу будет восемь!
Клавдия Васильевна начинала нервничать:
— Один и один — сколько?
— Два!
— Два и два?
— Два и лянге… Четыре!
— Два и три? — уже совсем сердилась она.
— Лян и сань… У!
— Чего «у»?
— Пять!
— Ты можешь сказать «пять»? Понимаешь, пять…
— Могу… Пять.
— Так сколько же будет два и три?
— Я уже сказал. — Я тоже начинал нервничать, я тоже был человек. — Лян и сань — пять.
— Очень плохо, — тряслась от возмущения Клавдия Васильевна и ставила мне соответствующую отметку.
— А разве не правильно? — почти ревел я от обиды.
— Результат правильный… Но ты должен научиться считать по-русски…
Я никак не мог понять, чем арабские цифры лучше китайских. Чем? И что ей вообще от меня надо? Результат-то правильный. Не все ли равно, как я считаю, лишь бы правильно.
Нюрка вызвалась научить меня считать. Но и у нее ничего не вышло. Считать вслух по-русски я научился лишь где-то в третьем классе. А до третьего все равно сначала производил подсчет в уме, как меня научил дядя Ди-ма, и только потом говорил результат по-русски.
Наступила вторая четверть, а Левка все не приглашал нас в гости. Мы уже было решили позвать его за сараи и окончательно выяснить, когда же он все-таки именинник, как Левка вдруг сказал:
— Венька, приходите сегодня вечером! Будет чай, пироги с яблоками и фаршированная рыба…