Девочка из прошлого

Тоцка Тала

— Давайте помогу, — альбом все же оказывается у меня в руках. На обложке наклейка, на которой написан год и мероприятие.

Рождественский благотворительный бал. Открываю альбом, руки при этом предательски подрагивают.

Хоть бы Флоренс не увидела, решит ещё, что я неврастеник. Или алкаш.

Переворачиваю страницу за страницей. Ноль. Ничего. Неужели я зря приехал...

Взгляд спотыкается и задерживается на фото, где крупным планом снята девочка-подросток. Девочка как девочка. Зализанные волосы, собранные на затылке в гульку. На ней белое

платье, расшитое снежинками, на ее фоне девочки в таких же платьях.

И меня бьет в самое сердце.

Арина. Она тоже принимает участие в благотворительной вечеринке.

Почему я так удивляюсь, если она же тоже закончила эту школу?

— Это Ариночка, — Флоренс заглядывает через мое плечо и вздыхает, — Какое дите было! Послушная, покладистая, ее все учителя обожали. Но абсолютно не приспособленная для жизни в пансионе.

— Это как? — говорю лишь бы сказать, лишь бы она не замолкала.

— Вот так, — разводит руками директриса, — есть такие дети. Им ни под каким видом нельзя жить вне дома, вне семьи. Конечно, их родители хотят для них самого лучшего, потому и приводят их к нам. И многие прекрасно себя чувствуют и адаптируются, но такие как Арина...

Флоренс качает головой.

— Я.... я знаю, — выходит хрипло и не с первого раза, — ее отец был моим другом. И саму Арину... тоже....

Женщина пожимает плечами, давая понять, что эта информация никак не относится к тому, что она говорит. И продолжает.

— Арина очень тосковала по отцу. Он ее навещал, но редко. А она ждала. Я часто видела, как она стоит у окна и смотрит. Девочки играют, носятся, а она смотрит. Подхожу, спрашиваю, детка, чего ты тут стоишь? Иди поиграй! А она мне, не могу, миссис Флоренс, я папу жду. Вдруг он приедет, а я не увижу?

Она снова вздыхает и замолкает. Сцепляю пальцы перед собой.

— Вы Глебу... ее отцу это рассказывали?

Флоренс горестно качает головой.

— А толку? Каждый раз говорила, как он приезжал. Но если вы его знали, то не мне вам рассказывать. Хоть бы мама девочки приехала, так нет. Я ее ни разу не видела. Господин Покровский говорил, что она пьет....

Переворачиваю лист за листом. Здесь много разных Арин. Я и не знал, что она такая смешная была в детстве. И серьёзная.

Почему я ни разу не смотрел с ней вместе фотки? У неё же наверняка тоже есть такой альбом, а то и не один. Но меня тогда интересовало совсем другие вещи.

Я весь альбом просмотрел, даже Глеба увидел молодого. Выпросил разрешение сделать оцифровку фоток. А у самого из головы не шли Глеб с Ариной.

Сколько раз он отменял поездку в пансион ради того, чтобы повезти на моря очередную блядь. Или посиделок в кабаке со мной. Знал, что его дочка ждет, и забивал...

— А насчет этого фото что скажете? — тасую на столе фотографии и пододвигаю к директрисе свою женщину из супермаркета.

— Нет, эту я точно не знаю, — мотает головой Флоренс, причем так, что из прически начинают сыпаться шпильки. — И я кажется говорила, что бал у нас благотворительный, господин Ольшанский.

Сюда может прийти любой желающий. Если бы эта женщина сюда приходила, я бы запомнила, поверьте.

Прощаюсь, сую упакованный альбом под мышку и иду на выход. Пусть Крис и Лиза совсем мелкие были, но Арине было уже тринадцать. Она должна была помнить.

В Лондоне мне больше определенно нечего делать, и этим же вечером я вылетаю на Бали.

Глава 16

Арина

Феликс исчез.

Он не отвечает на сообщения в мессенджере. Он там вообще не появлялся с позавчерашнего вечера.

Обычно мы созваниваемся по необходимости, это может быть далеко не каждый день. Но сообщениями обмениваемся регулярно. А сейчас последним висит его «Ок» со смайликом, который он мне прислал день назад.

Проходит день, Феликса так и нет на связи. Звоню в офис и выясняю, что он связывался с директорами и даже провел совещание дистанционно. Но на связь выходил сам, и куда он делся, из наших никто не знает.

Это так не похоже на моего приятеля, что я начинаю волноваться. Мое состояние передается дочке, она капризничает, отказывается гулять, хнычет. Мы с мамой даже отводим её к врачу, чтобы убедиться, что ребёнок здоров.

На третьи сутки, когда я на грани того, чтобы звонить Винченцо, Феликс объявляется сам.

— Я тебя убью, — говорю трубке, чувствуя сумасшедшее облегчение, — где ты был?

— Убьешь, потом, — отвечает трубка, — надо встретиться, Ари. Есть разговор. Срочный.

От его тона тревожность возвращается с утроенной силой. Но по опыту знаю, что расспрашивать бесполезно — пока Феликс сам не начнет рассказывать, выпытать у него что-то просто нереально.

— Давай сначала поедим, я голодный как зверь, — говорит он вместо приветствия. И через секунду добавляет: — И выпьем.

— Давай, — отвечаю, вглядываясь в его лицо, пытаясь разглядеть там хоть что-то, что поможет разгадать причину его напряженного состояния.

Он взвинчен, это очевидно. Сосредоточен и явно чем-то обеспокоен. Как будто похудел.

— Что, херово выгляжу? — считывает моментально.

— Не лучшим образом, — не вижу смысла врать. — Что-то случилось, Фел?

— Случилось, Ари, — он делает большой глоток виски и с громким стуком возвращает его на стол. Поднимает глаза, и мне хочется отшатнуться, столько там боли. — Отец болен.

Растерянно комкаю салфетку. Ясно, что речь идет не о простом заболевании. С таким мертвым лицом не сообщают о простуде или ангине.

Я как никто его понимаю, но даже приблизительно не представляю, какие можно подобрать слова, чтобы утешить. И как вообще можно утешить в такой ситуации.

— Фел, это?... — спрашиваю тихо и не договариваю. Не хватает духу.

Он хмуро кивает.

— Да. Неоперабельный. Четвертая стадия. И это тайна, никто из его капореджиме не в курсе.

— Но тебе же он сказал?