Девочка из прошлого
Шрифт:
Взлом — громко сказано, я его от неё и не прятал. Доверял. И если она говорит, что Феликс напиздел ей про прогу, которая восстанавливает удаленные сообщения, то....
Такая прога есть, их дохуя всяких разных. Откуда Арине было знать, что именно она загружает в мой ноут?
Но в том все и дело, что как раз это она признала. А вот остальное...
Блядь, выходит, на Арина сказала правду?
— Почему тогда расследование этого не показало? — спрашиваю Андрея.
— Потому что расследования
— Как не было? Почему?
— Вы не отдавали таких распоряжений, — дипломатично отвечает начбез, ясно давая понять, что мои проебы только мои. И нехуй перекладывать с больной головы на здоровую.
Снова и снова вчитываюсь в бумаги и не могу поверить. Перед глазами стоит Арина, которая пришла в тюрьму, чтобы предложить мне компенсацию. Деньги за проданную машину, которую ей подарил Глеб на девятнадцать лет.
Помню как исходил на дерьмо Циммерман, уговаривая меня согласиться хотя бы на свидание с Ариной. А я не соглашался. Меня же блядь предали.
И как я все-таки сдался, как Арина пришла и плакала. Она хотела оправдаться, всунуть мне свои несчастные деньги. Но я ж сука кремень. Непробиваемый.
Помню, как не выдержал и взорвался всегда безупречно вежливый Илья Циммерман.
— Нельзя так, Демид Александрович, — сказал он мне с видом, как будто хочет меня удавить, — на девочке лица нет. А вы ведете себя с ней будто она всю вашу семью вырезала.
Я тогда ещё подумал, что он в неё влюбился. И взбесился, потому что приревновал. А теперь понимаю, как прав был чертов адвокат.
На Арине нет лица. Давно, с тех пор. И сейчас его тоже нет, она прячет его под маской равнодушия и холодности.
Но я видел сегодня, что она не такая. Что может быть другой. Такой как раньше. И что эта ее болезнь имеет очень и очень хуевые корни. Для меня.
Отпускаю Андрея, вытягиваюсь на диване, закладываю руки за голову.
Снова и снова прокручиваю в голове наш разговор, находя новые нюансы и оттенки. Арина явно недоговаривала, и дело не только в моей непробиваемости. Ее болезнь точно с тем периодом не связана. Когда я приехал через полгода, никакой болезни не было и в помине.
Прикрываю глаза. Изо всех сил напрягаюсь, пытаясь вспомнить весь наш разговор поэтапно. Вспоминать стремно, но надо.
Ощущение, что вот оно, лежит на поверхности, а стоит приблизится, сразу ускользает.
Дохожу до места, как я беру ее за подбородок. По позвоночнику вниз стекает холодная струя, потому что как наяву вижу.
Арина медленно поворачивает голову, трется щекой о мою руку.
«Я тебя люблю...»
Ещё поворачивает и прижимается губами к внутренней стороне ладони.
Очередной взрыв, а дальше я ясно вижу, как иду по дорожке, пытаясь остудить обожженную руку.
Не только обожгло. Разорвало и размазало, обратило в пепел. Я шел как зомби, кажется, кто-то стоял на моем пути. Надеюсь, я никого не убил, максимум, оттолкнул.
Нашел воду, сунул под неё руку. Кажется, это был рукомойник, старый и перекошенный.
И тут я замираю, догадка ослепляет и отбивает способность дышать. Привстаю и смотрю в темноту невидящими глазами.
«Как ты теперь отмоешься, Демид?»
Отмоешься, блядь. Я никак не мог понять, почему. А оказалось все как я и думал — на поверхности.
Потому, что уже однажды ОТМЫЛСЯ….
Глава 21
Арина
— Проходи, не бойся. Чего застряла на пороге? Что, страшный стал, да? Знаю, страшный, — скрипучий голос, раздающийся от кровати, совсем не похож на глубокий обволакивающий баритон Винченцо.
Ему тяжело говорить. Каждое слово со свистом выталкивается из гортани, словно продираясь через невидимые препятствия.
Подхожу ближе, стараясь не показывать, насколько меня ужаснул его вид.
Как за такой короткий срок Винченцо из красавца-мужчины превратился в изможденного больного старика? От прежнего сеньора Ди Стефано осталась лишь тень.
— Не надо меня жалеть, Ари, — он словно читает мои мысли. — Это мне жаль. Что у меня больше нет времени тебя научить, подготовить. Жаль, что я должен оставить его одного... так рано...
Он говорит о сыне, и невольно мне передается вся та боль, которую испытывает Винченцо.
— Я.... Я не знаю, что вам сказать, — признаюсь честно.
— А я и не звал тебя сюда, чтобы ты разговаривала. Я позвал тебя слушать. Мне больно говорить, так что не перебивай.
Послушно киваю, хоть сердце сжимается от сострадания даже не столько к самому Винченцо, сколько к Феликсу.
Те, кто уходят, не страдают. Намного тяжелее тем, кого они оставляют. Это я знаю как никто другой.
— Я уже просил тебя о помощи. Но Бог распорядился иначе, он отмерил мне совсем ничего. Поэтому я снова прошу тебя помочь моему сыну. В последний раз, Ари...
Мысленно произношу витиеватое ругательство. И не придерешься.
Если бы не смертельная болезнь, я бы поклялась, что Ди Стефано нарочно все подстроил.
Последняя воля умирающего, которую никто не смеет нарушить. Даже стоя одной ногой в могиле чертов Винченцо умудряется мною манипулировать.
— Что ты хочешь, чтобы я сделала для твоего сына, Винченцо? — спрашиваю мужчину.