Девочка по имени Зверёк
Шрифт:
– Может быть, я добавлю? Если это относится к тому, о чем ты спрашиваешь, я видела несколько раз, как она вставала ночью при полной Луне и выходила во двор.
Горвинд мгновенно обернулся к Зверьку:
– Ты сама помнишь об этом?
– Конечно.
Опять удовлетворенный кивок головы и молчание.
– Ну, что ж, – Горвинд подвел итог, – хороший крепкий ребенок…
«И это все?!» – пискнуло в душе Зверька.
– …и (глядя на нее, стоящую на одном месте столбом) ее можно учить.
Но больше не было сказано ничего! Можно учить. Но будет ли он сам этим заниматься – ни слова!
Утром он взял коня
Наконец он остановился, отпустил коня, собрал веток и занялся разведением костра. Зверек, сильно продрогшая под дувшим с моря ветром, не решаясь подойти к костру, приблизилась все же возможно ближе, чтобы оставаться, по крайней мере, в круге света. Присев на корточки и обхватив колени, она пыталась согреться и изо всех сил в душе уговаривала Горвинда дать хоть какой-нибудь знак, вправе ли она остаться. Как будто услышав ее отчаянные мысли, он встал, прихватив коврик-накидку, и она стремительно вскочила, готовая в любую секунду ретироваться.
Но коврик упал к ее ногам. Это могло значить только одно. И это – единственное, чего она ждала: «Согрейся и останься». Можно! Можно остаться! А Горвинд спокойно вернулся на свое место и, по-прежнему не говоря ни слова, погрузился в свои мысли.
Заговорить с Горвиндом она не смела. Да что там – боялась даже пошевелиться! Завернувшись в накидку и постепенно согреваясь, Зверек благодарно и благоговейно обдумывала: провести эту ночь так же, как Учитель, – в молчаливых размышлениях. Сон подкрался незаметно и, растворив в себе ее сопротивляющееся сознание, перенес в утро…
…Костер почти прогорел. Учитель сидел в той же позе и внимательно смотрел на нее поверх тлеющих веток. Закусив губу, она долго не решалась вновь поднять на него глаза (такой позор – не справиться с собственным же решением!), но когда все же со стыдом взглянула, то с удивлением обнаружила, что Горвинд вовсе не сердится и глаза его смеются.
Она решилась обратиться к нему:
– Учитель… – но, оробев (можно ли теперь так обращаться?), замерла на полуслове.
Но Горвинд ободряюще кивнул, и она продолжила:
– Учитель, когда ты начнешь учить меня?
– Я учу тебя со вчерашнего утра, Зверек.
Если бы Зверька в ту пору спросили: «В чем твое счастье, в чем наибольшая радость, главное удовольствие?» – она, не задумываясь, ответила бы: «Счастье – учиться, радость – узнавать новое, удовольствие – постигать мир вокруг себя!» Казалось, весь мир был настроен только на то, чтобы каждый миг своего существования распахивать перед ее восхищенным сознанием все новые и новые тайны. Ее Вселенная стояла твердо, упроченная вновь обретенной семьей и гармонизированная присутствием Учителя. Каждый день она проводила с ним в лесу или у реки, нередко – у моря.
Ночевали чаще всего в доме Ольвина, и вечерами все они с восторгом слушали рассказы Горвинда, повидавшего на
Ольвин подкладывал поленья в очаг, Горвинд неспешно рассказывал, Рангула задавала свои бесконечные нетерпеливые вопросы, а Зверек слушала и слушала, и иногда так и засыпала, положив голову на колени Учителя.
Учитель рассказывал Зверьку обо всем, что она видела вокруг себя – от звезд на небе до травы под ногами. Часто он просто следовал за ее вопросами, иногда давал ей порассуждать вслух и попробовать догадаться самой, задавая наводящие вопросы, но в основном она слушала его, запоминала, повторяя вслух вслед за ним новые слова и усваивая новые понятия. Она никогда не знала наперед, будет ли сегодняшний урок связан со вчерашним, когда и надолго ли он прервется, а в какой момент Учитель захочет проверить, насколько хорошо она усвоила то, что он рассказал. Бывало, выслушав новое, ей казалось, что она все поняла очень хорошо, но при проверке оказывалось, что ясности нет. Она мямлила:
– Ну, это вроде… Как бы…
– Четко излагай. Я сказал так… – и повторял еще раз.
– Я чувствую именно это.
– Чувствовать – не значит понимать. Повтори точно.
Если она не могла, он терпеливо объяснял еще раз, пока ее расплывчатое туманное чувствование наконец не материализовывалось в предложенную им отточенную формулировку, чтобы прочно занять стабильную нишу в ее сознании.
По словам Учителя, вся Вселенная была пронизана дыханием жизни. Это «дыхание» исходило от любого существа и предмета.
– Чувствовать его умеют не все, – говорил он, – но если ты научишься, Зверек, то услышишь, как Вселенная говорит с тобой: и травы, и деревья, и звери, и море. Все и вся станут твоими учителями.
Один из уроков заключался в том, чтобы развить ее умение «видеть» с закрытыми глазами. Она садилась на песок, поджав ноги, закрыв глаза, и сидела долго, мобилизуя слух, обоняние, осязание. Через какое-то время включалось внутреннее зрение. Сидя на песке, спиной к Учителю и закрыв глаза, она описывала все, что чувствует и слышит вокруг себя, все тонкости изменения окружающего с течением времени. Учитель молчал, а она говорила, иногда делая короткие паузы, иногда замолкая надолго. Потом начинала вновь. И в какой-то момент вдруг открыла: зрение это или не зрение, но она точно знает, что в эту минуту Учитель поднимает и опускает открытую ладонь вдоль ее спины на расстоянии примерно локтя!