Девушка из цветочной лодки
Шрифт:
Когда я добралась до торговой улочки, лицо у меня горело под беспощадным солнцем, а легкие так сжались, что не могли втянуть достаточно воздуха. Улица была пустынна, даже собаки не лежали в тени; возможно, их попросту съели. Я с трудом преодолела три квартала: каждый шаг давался с трудом, спина ныла, как ветка, которая вот-вот сломается. Темный двор храма через дорогу манил прохладой. Я нырнула под навес, уворачиваясь от пепла сгорающих благовоний. Монах в черном одеянии дремал, положив голову на стол рядом с чашей для подношений.
Несколько свечей и масляная лампадка отбрасывали
Воздух был на вкус как сажа, iarro сухой и прохладный Когда глаза привыкли к полумраку, я заметила в пределах досягаемости бамбуковую чашу, наполненную гадальными бирками. В последний раз я забавлялась такими вещицами много лет назад, когда мы с другими обитательницами цветочной лодки отправились на дневную прогулку. Мы всегда высмеивали подобные суеверия, но в глубине души относились к ним серьезно, отчаянно надеясь, что чудо поможет нам найти выход. Я потянулась к чаше, взяла ее, потом поставила на место, снова подняла и загремела ею. Монах захрапел, откашливаясь во сне.
Мне было неловко играть в игры с духами, но не успела я опомниться, как встала на колени и принялась трясти чашу, пока несколько бирок не оказались наверху, а одна и вовсе вывалилась. Дощечка была старой и изношенной, и различить номер не получалось. Я чуть было не запихнула ее обратно, но потом напомнила себе, что это просто шутка, отряхнула колени и отнесла чашу в помещение, где находился монах.
Служитель проснулся и следил за мной взглядом. Я положила бирку перед ним. Он постучал по краю чаши для подношений. Я открыла кошелек и выудила две монеты, а затем села на шаткий трехногий табурет лицом к нему. Он взглянул на номер на дощечке, бросил на стол пару игральных костей в форме лодок, затем порылся в коробке с бумажными предсказаниями. Я уже жалела о своем порыве. Случайная бирка, брошенная кость, мятая бумажонка: так общаются с нами боги?
Голова монаха покачивалась из стороны в сторону, пока он изучал предсказание.
— Отлично. — Он зачитал: — Сквозь суровые зимние ветры веселье за воротами порождает зависть, но предвестники весны сулят перемены в делах, а проницательность приносит обновление.
— И что это значит?
— Терпение, пожалуйста. — Он откашлялся и продолжил чтение: — Посреди хаоса не упускай возможность, и хотя вихрь сулит риск, мудрость и гармония восторжествуют.
— Не понимаю…
— Прочитать еще раз?
— Да нет, я и первый раз слышала. Что-то про хаос и возможности… — Меня пронзила боль, и я поерзала на табурете. — Мой муж — бандит. Я сама порождаю хаос и хватаюсь разве что за деньги. Как мне практиковать мудрость?
— А я откуда знаю. Это всего лишь предсказание.
— Я надеялась на более практичный совет. Может, вы еще мне что-нибудь растолкуете. — Я бросила очередную пару монет в чашу для подношений.
Монах сердито втянул воздух.
— Госпожа, вы намочили пол!
Лужа растеклась под табуретом. Остаток пути до набережной
Солнечный свет ослепил меня. Камешки вонзались в подошвы тапочек. Последний поворот, и вот уже передо мной простирается гавань.
Пустая.
Все корабли уплыли.
ГЛАВА 24
РАЗРЕШЕНИЕ ОТ БРЕМЕНИ
После этого я помню только боль и громкие голоса.
Словно солнце, которое раскаляет все вокруг добела, боль ослепила меня и выключила остальные чувства: ни звуков, ни тепла, ни зрительных образов, только забытье. Должно быть, я ненадолго потеряла сознание, а через мгновение тело словно скрутили чьи-то огромные лапищи: дышать было больно, внизу все онемело.
Я лежала на циновке в невзрачном домишке, пока кто-то обтирал мне ноги мокрыми тряпками. Мне казалось, что со мной говорят, но звуки не складывались в слова: просто шум, крик, в котором я не могла ничего разобрать.
Я посмотрела в сторону, и там сидела А-и с каким-то свертком в руках и улыбалась, в то время как другая женщина обтирала завернутый предмет тряпкой.
Поначалу я не поняла, что там такое. Затем высунулась крошечная рука. Ребенок! Ручка двигалась.
Мы оба справились.
Крик младенца привел меня в чувство. Я попыталась что-то сказать.
— Мальчик! Мальчик! Мальчик! Ты что, не слышала?
Наверное, они звали слугу. Разве ребенок, переживший столько боли, мог быть не девочкой?!
А-и уложила младенца мне на сгиб локтя, и ребенок принялся сучить крошечными ручками и ножками. Это мой малыш? Я не помнила, чтобы он выбрался наружу.
Я упустила момент, когда это маленькое тельце появилось из моего.
Он был сильным, но я заранее знала, что мой ребенок будет таким. Некоторые женщины убирались, другие топтались вокруг, ворковали и взвизгивали каждый раз, когда ребенок двигался или корчил рожицы.
Мой сын.
Я была слишком слаба, чтобы поднять его, и A-и приложила малыша мне на грудь, придерживая его большую круглую голову.
— Губы как у отца, — сказал кто-то.
— Мамин подбородок.
— И уши ее.
Интересно, как они это разглядели? Я попробовала найти отголоски собственных черт, но увидела лишь бесформенные припухлости под клоком черных волос и большие выпученные глаза, которые захлопнулись, как раковины моллюсков, когда ребенок закричал. A-и нежно прижала его к моей груди, и я почувствовала, как он впервые поел.
Мой сын.
Я крепче обняла малыша, пока он мусолил мой сосок, ожидая пресловутого прилива материнской любви. Всего лишь мягкое, горячее маленькое существо прильнуло к моей груди, и ничего более, сколько бы раз я безмолвно ни произносила слова: «Мой сын».
Посмотрите на него, такие крошечные, хрупкие пальчики. Он даже не может держать голову. Весь красный.
Что мне делать?
Мой сын.
«Сочувствую, — думала я. — Сынок, я не хочу причинять тебе боль. Но ты пришел ко мне без приглашения. Бедный малыш, у тебя ужасная мать».